Приключения Альберта Козлова

— Вот! — сказала счастливая Нина Сергеевна и вынула из мешка маленький мешочек и положила перед капитаном Ивановым. Потом она положила такой же маленький мешочек перед младшим лейтенантом, пошла вдоль стола и перед каждым бойцом клала мешочки.

— От наших женщин. Простите, что скромные подарки…

Она на самом деле была счастлива. Она мечтала увидеть мужа, познакомиться с его командирами, товарищами, ее подруги собирали подарки, провожали ее в путь, давали наказы…

— Мальчики, я про вас знаю, — сказала она и дала нам с Рогдаем по мешочку.

— Спасибо!

В мешочке оказался еще мешочек. Я долго крутил его, пока не догадался, что это кисет для табака. Еще лежали теплые носки из белой шерсти и джемпер-безрукавка домашней вязки.

Рядом сидел Брагин и крутил в руках большой носовой платок. На уголке красовалась вышивка: «Возвращайся живым!»

— Живым, — размышлял он. — Если убьют, как же мертвым вернусь? Что это за тряпочка? Если портянка, то почему одна?

— В нее сморкаются, — объяснили ему. — В платок сморкаются. Если будешь спать зимой на снегу и схватишь насморк.

Толик сроду не употреблял носовых платков, да и насморка, наверное, у него никогда не было.

— Тихо! — поднялся Прохладный. — Я хочу выпить, друзья-братья, мензурку со спиртом за то, чтоб победа была как можно скорее, и за то, чтоб мы жили как можно дольше. Остальное приложится. Ура!

— Ура! — закричали, поднимаясь с плах, бойцы нашей роты.

Я пить не стал, отдал спирт товарищам. Рогдай выпил, как большой. Мне не понравилась его смелость. В тринадцать лет спирт пить — пусть ему налили даже немного — рановато. Был бы жив отец, он бы такое не позволил.

Закусывали колбасой. Америка — страна богатая, если в войну объедается подобными консервами.

— А что у вас во втором мешке? — не утерпел и спросил через стол Брагин.

— Табак. Опять я забыла, — ответила Нина Сергеевна. — Там письма. Девушки с фабрики написали письма молодым бойцам.

— Сколько курева?

— Килограммов двадцать.

— Дайте сюда, распределим, а то ваш муж за один присест выкурит. И письма давайте. Бородачам, — показал старшина на бойцов, — хватает писем из дому. Я один неженатый. Буду письма читать, не пропадать же добру. В жизни не получал ни одного письма.

Под общий смех и шутки письма девушек с подмосковной фабрики передали старшине. Начались разговоры… Предложили спеть. И запели: «Ревела буря, гром гремел».

Слушая песню, я вспомнил, как мы выезжали семьей за город в СХИ, к Лысой горе. Река Воронеж текла спокойно, песок с горы стекал в воду, дно белело. Обыкновенно с нами ехали приятели отца по работе, тоже с семьями. Заводили патефон, ставили модную пластинку «Утомленное солнце нежно с морем прощалось». Взрослые выпивали, слушали патефон, танцевали, пацанье носилось по кустам и играло в войну. Ребятишки не надеялись, что на их долю выпадет хоть маленькая война, настоящие походы… Война казалась интересной игрой. Взрослые вспоминали гражданскую, рассказывали истории. Теперь шла война, настоящая, великая, а люди почему-то вспоминали мирные неинтересные дни.

Даже праздник, крестины, если возможно так назвать то, что происходило в нашей роте, были грустными, пели грустные песни, потому что каждый вспоминал свою Лысую гору.

Я учил историю. Проходил нашествие татар. Татары с рожденья сидели в седле, катились ордой на богатый Запад, завоевывали чужие земли, разрушали села и города. Рубили головы… Для них война была отхожим промыслом, естественным состоянием, чем-то вроде разведения овец. Но так ли это?

Мажет быть, они от отчаяния и голода, как саранча, двигались на Запад?

И еще одно… Почему в мирное время люди хвастаются военными подвигами?

Ребенок проснулся от песни. Заплакал. Песня умерла…

Прохладный спросил:

— Сколько, Нина Сергеевна, рассчитываете погостить?

— Не знаю… Сколько разрешите, — ответила она, прижав ребенка к груди, к значкам «Ворошиловский стрелок», «ГТО II ступени» и прочим значкам с красными крестами и полумесяцами.

— Три дня! — определил срок ее пребывания в гостях ротный. — Спокойной ночи! Пора кончать. Товарищи, я смотрел работу сегодняшнюю — мало сделали и плохо. Такое проволочное заграждение завалится от ветра. Завтра переделать. Сегодня поверка отменяется. Расходись!

Бойцы вставали, прощались с супругами Шулениными; супруги сидели как застыли, им не хотелось «расходиться», для них время бежало слишком быстро.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой пойдет разговор о смерти.

В день моего пятнадцатилетия погибла ротная кобыла Полундра. Событие печальное и неожиданное.

День моего рождения никто не отмечал. Рогдай не вспомнил или сделал вид, что не вспомнил.

Итак… В день моего рождения погибла Полундра.

Политрук Борис Борисович привязался к ней. Он приносил ей хлеб, делился сахаром. Политрук оказался довольно невеселым человеком. Вначале-то я подумал, что он отчаянный весельчак. Сбил с толку вопрос, который он задавал ни к селу ни к городу:

— В Бессарабии был?

— Там погиб ваш Ветерок?

— Не только конь, — отвечал капитан. — Семья осталась. Малыш, внучек. Жена, дочь, мать… Все остались.