Приключения англичанина

Неоднократно ходили к озерам, но гидра ни в одном из них так и не обнаружилась. Вероятно, издохла и расклевали ее глубоководные рыбы.

Не стало гидры в озерах – и ладно. Зато здесь, на суше, была Бетси!

Приводил ее в замок, садились в пиршественном зале бок о бок, как в рыцарские времена. Эбенезер ставил перед ними две миски с овсянкою и кувшин с испанским.

Бетси, узнав Оливера поближе, ужаснулась его умонастроению. Мрачные бездны разверзлись пред испуганным синим взором ее. Разочарованием в незыблемых общечеловеческих ценностях проникнуты были сентенции юноши, каковыми разражался повсюду, где пролегали маршруты их прогулок.

Ночами не смыкала глаз, отогревая холодного к людям молодого лорда. Задалась целью вернуть его людям. Приносила из дому то горшочек с перловым супом, то стопку лепешек из гороховой муки, то мешочек леденцов на ячменном отваре.

Дочь рыбака, она знала, сколь полезны и питательны дары моря. Потчевала милого пикшею копченой и трескою вареной (в горчичном соусе), съедобными моллюсками и сырыми красными водорослями.

Бедная Бетси! Уж она и вправду поверила, что двадцатое демократическое столетие будет более милостиво к судьбам деревенских девушек, нежели предыдущие.

Впрочем, любой другой на месте Оливера молодой лорд и связал бы жизнь с великолепной во всех отношениях дочерью рыбака.

Не то Оливер. Сколь ни был молод, а смекнул, что громадная и пылкая девушка, случись им пожениться, не позволит ему отдавать всего себя не ей, а литературе.

Очень хорошо помнил, как развешивала мисс поперек пиршественного зала кощунственные пеленки.

Нет, не собирался он жениться. Собирался в Лондон. Желание славы возрастало в нем по мере заполнения тетрадки.

О юность, юность, очарование значков чернильных, в ушах – гул, в руках – дрожь, в мозгу – розовый туман!

И вот, сгреб в кучу столовое серебро (которое не успели педагоги променять на куропаток), поснимал со стен оружие (мечи, включая Redemptor, палаши–клэйморы, сабли и шпаги вкупе с аркебузами, пищалями, пистолями, мушкетами), свалил все это, по его мнению, барахло на телегу и свез в Эдинбург, к антикварию.

Выручив за проданное довольно приличные деньги, сызнова и на сей раз навсегда покинул жилище предков.

А вот Бетси осталась у дырявых сетей ни с чем. Но теперь уж она не могла их чинить, вкусив прелести общения с незаурядным Оливером.

Со скалы, на которой, бывало, сиживали, обнявшись, бросилась в ледяные соленые.

Понимая, что ее могучее тело в борьбе победит уязвленную душу, предусмотрительно прихватила из дому веревку.

Выбрала на берегу валун и веревкою оплела его. Быстро и умело сплеснив концы, повесила немалый этот груз себе на шею.

Вскарабкалась, отдуваясь и всхлипывая, на скалу…

Так погибла простая и, может быть, излишне доверчивая девушка Элизабэт со старинной средневековой фамилией Джоулибоди, дочь тоже простого английского рыбака Сэмюэла.

В это время Оливер, покачиваясь на кожаном диванчике железнодорожного экспресса «Летучий Шотландец», приближался к Лондону.

* * *

Первым делом издал на собственные средства тетрадку собственной лирики.

Успеха книга «Черновик отваги» [29]не имела ни коммерческого, ни в литературных кругах. Впрочем, вскоре уже и сам судил пренебрежительно о нортумберлендском периоде своего творчества.

Он прочитал произведения известнейших тогда по обе стороны Атлантики поэтов и приуныл, — произведения эти, написанные в подавляющем большинстве верлибром, что уже само по себе озадачило провинциального Оливера (моргал и чесал в затылке), изобиловали обиняками и экивоками, иноязычными словами и выражениями, смысл коих за недостатком образования, увы, не улавливал.

Пристыженный, поступил в Оксфордский университет, на отделение английской филологии, благо экзамены сдавать не требовалось.

Он их и не выдержал бы – за годы матросской службы забыл даже то немногое, что знал.

Понятно, что и общение с Бетси не способствовало расширению его кругозора

Проучился полтора семестра, зевая до слез, а потом кто–то его надоумил продать ельник, тот самый, с болотцем посередине. Вспоминать о болотце было Оливеру всегда неприятно, поэтому с легким сердцем продал последнее из своих угодий.

Деньги вложил в акции и приготовился получать дивиденды. Триста пятьдесят фунтов ежегодно — по тем временам это было очень даже немало.

Обеспечив себе будущее, перестал комплексовать при чтении известнейших по обе стороны Атлантики авторов. Бросил университет.

В ожидании дивидендов промышлял заметками в лондонских газетах: хроника светская, спортивная, криминальная, пожарная.

Снимал однокомнатную на шестом этаже шестиэтажного дома на Стоун–стрит.

В журналах «Эгоист» и «Ярмарка тщеславия» публиковал новые стихотворения, которые теперь писал верлибром.

Личным имуществом владел минимальным: пишущая машинка, два шотландских пледа, две гантели, какие–то книжки.

Вставал ни свет ни заря, проделывал гимнастические упражнения по Мюллеру. Варил себе овсянку. Запивал, уже ненавистную, чаем.

Стучал на «ремингтоне» до полудня.

Потом, все еще прихрамывая, бегал по редакциям.