Приключения англичанина

– Ничего я не думал! – завелся Аккуратов с пол–оборота, покраснел, заморгал ресничками. – Просто воды захотел попить холодной, ну и зашел на кухню. А вот потом, то есть всю неделю, действительно ломал голову, пытался понять, для чего это тебе было нужно.

– Ну и как, понял?

– А знаешь, кажется, да. Мне вспомнилась рассказанная тобой несколько времени назад история о том, как известный поэт, член союза писателей, но при этом, что важно подчеркнуть, никакой не буян и не пьяница, а такой тихий, стеснительный и для советского деятеля искусства даже интеллигентный, попал однажды, как кур во щи, в компанию, где обменивались тамиздатом, сами что–то писали, слушали, усевшись в кружок, записи Галича, но в основном, конечно, собирались для того, чтобы залить шары и перепихиваться до утра. И вот одной девушке, участвовавшей в застолье и хлебнувшей лишнего, примнилось, что она совершит гражданский подвиг, если каким–нибудь способом выкажет отрицательное отношение к совковому стихотворцу. Сколь ни пьяна была, а сообразила, как эффективнее это можно исполнить: подсела к поэту и стала нахваливать его стишата. А тот, понимая, конечно, что не вписывается в тусовку, сидел весь вечер букой, но лишь только услышал лестные о себе слова, так и зарделся, и заулыбался, и тут она, тоже улыбаясь, наклонилась и вдруг укусила его за указательный палец правой руки! Поэт вскрикнул и бросился из комнаты вон. «А не пиши! Не пиши!» – хохотала ему вслед диссидентка. И вот я думаю, что тебе, непризнанному и постоянно чувствующему свою отверженность и ущербность, история эта запала в душу, и у меня на кухне ты решил проверить, сумеешь ли выдержать то, чего не выдержал знаменитый поэт, ведь нигде больше и никак иначе не представилась бы тебе возможность вступить с ним в состязание, не на страницах же газет и журналов, куда тебя не пускают… Впрочем, я не специалист и судить о качестве твоих сочинений не берусь, но в этом и нет сейчас нужды, речь у нас идет о возможности сочинять как таковой. Леша, пойми, это же порочный круг: ты горбатишься за станком, общаешься с гегемонами, выпиваешь с ними, ну а куда денешься, против коллектива же не попрешь, возвращаешься, значит, с производства уже не способный заниматься поэтическим творчеством, и у тебя ничего не получается, и это тебя раздражает, ты пытаешься заглушить раздражение алкоголем, и в результате отрубаешься, а наутро снова станок и снова стакан…

Говоря так, Аккуратов уже нетвердой рукой взялся за бутылку. Я скептически наблюдал, как хлещет чернильная струя, то и дело виляя, соскальзывая по наружной стороне стакана, и прикидывал, не вычеркнуть ли этот затянувшийся эпизод, я совершенно искренне не понимал, на кой ляд мне понадобился в прологе Аккуратов, – неужто лишь для того, чтобы напиться и перестать хотя бы на сегодня мучиться угрызениями?.. Да ладно, тоже мученик нашелся. А может, это какой–то, мною самим пока не осознанный, композиционный ход?..

Так ничего и не решив, я предоставил повествованию развиваться самопроизвольно. Честно говоря, неохота было шевелить ни рукой, ни ногой, ни тем более мозгами. Табачный дым клубился даже под потолком, пол был усеян черно–блестящими каплями. Надо бы открыть форточку, думал я, сходить на кухню за тряпкой, вытереть пол… и не двигался с места.

За стеной между тем бодро кричали «ура» – шла в атаку пехота.

Аккуратов, наполнив стаканы до краев, поставил пустую бутылку (третью по счету) на пол.

– Не опоздаешь? – спросил я, тихо радуясь, что вина больше не осталось и что здорово я все–таки это придумал с командировкой – если бы не торопился Аккуратов в аэропорт, уж наверное предложил бы он продолжить и даже сам сгонял бы за бухлом.

– Есть еще десять минут в запасе, – посмотрев на часы, ответил Аккуратов. – Ну что, вздрогнули?

С усилием влил я в себя последнюю дозу. Аккуратову это тоже далось нелегко – залпом заглотив содержимое (иным способом употребить проклятую бормотуху было уже невозможно), он побагровел, подавляя рвотный спазм…

Сделал энергичный выдох и прежним задушевным тоном завершил, наконец, душеспасительное собеседование: