Приключения Аввакума Захова

Третьим призраком был Аввакум Захов. Выскользнув рано утром из своей квартиры на втором этаже, он бесшумно спускался по лестнице. высокий, в черной широкополой шляпе, в просторном легком черном пальто, худой и мрачный, с горящим, сверкающим взглядом, он походил в это время на загадочного посетителя больного Моцарта, которого он побудил написать себе…Реквием». Выйдя из дому, Аввакум медленным широким шагом направлялся в сосновую рощу. Заложив за спину длинные руки, слегка сгорбившись, но держа голову прямо, он обходил все просеки. Он нисколько не был похож на человека, который пришел сюда, чтобы в полном уединении любоваться природой, чтобы дать отдохнуть глазам и мозгу, — он ничего не замечал, ни на то не обращал внимания. Не был он похож и на прежнего Аввакума, способного решать в уме сложные математические задачи, в любых условиях строить самые невероятные на первый взгляд гипотезы, потому что не было заметно, что он над чем-то глубоко задумывается. Он скорее напоминал собой рабочего человека, которого оторвали от верстака и вытолкали из мастерской, чтоб он отдохнул, подышал свежим воздухом, хотя в сущности он нисколько не испытывал усталости и лучшего воздуха, чем воздух мастерской, для него не существовало. Человек этот просто не знал, чем утолить привычный, неизбывный голод своих рук, он мучился, слонялся как неприкаянный. Подобное же происходило и с Аввакумом, но только для него это было куда более мучительно, потому что не руки остались без привычного дела, а его деятельный, активный ум.

Мучительность его нынешнего состояния усиливалась еще и одиночеством. Странный и трудно объяснимый парадокс — общительный по природе, Аввакум вел совершенно отшельнический образ жизни. У него была тьма знакомых, особенно среди художников и музейных работников, — они все как один признавали, что он человек высокой культуры. все отмечали ею эрудицию, говорили, какой он интересный и приятный человек. Он был желанным гостем в любой компании, его все зазывали к себе, рады были сидеть с ним рядом за столом, зная, какой он остроумный собеседник, и время в его обществе летело незаметно. Аввакум умел развлечь общество всевозможными фокусами — с картами, со спичками, монетами, великолепно рассказывал анекдоты, был просто неутомим. Одинаково легко и живо он мог вести разговор об импрессионистах — он их обожал — и о значении гравитационного поля для теории относительности. Словом, в компании образованных, культурных людей он был тем, кого французы называют animateur — душой общества.

И несмотря на все это, у него не было друзей. Имея множество знакомых, он был очень одинок. Причин этою странного, я бы сказал, парадоксального, явления было много, они сплетались в сложный, труднообъяснимый комплекс. И все же некоторые из них стоило бы разобрать в тех пределах, в каких они вообще поддаются объяснению.

Будучи любезным и внимательным собеседником, Аввакум ни при каких обстоятельствах не допускал, чтобы его кто бы то ни было «прижал к стенке». Гибкий ум и большие знания позволяли ему выходить победителем в любом споре. Разумеется, при этом он никогда не был позером — мелочность и тщеславие были абсолютно чужды его природе, И если он вступал в спор, то лишь ради того, чтоб найти «верное решение», именно это и было его страстью. А ведь известно, что очень много людей мучительно переживают ощущение превосходства другого над собой; им просто неприятно сознавать это. Обычно к такому человеку относятся с должным уважением, слушают его, награждают аплодисментами, но недолюбливают.

Умение Аввакума отгадывать по едва заметным внешним признакам то, что случилось с тем или иным из его знакомых, вызывало не только удивление, но и тревогу, какой-то смутный страх перед ним. У каждого простого смертного есть свои маленькие и большие тайны, которые ему не хочется выставлять напоказ или доверять другим. И стоит ему заметить или почувствовать, что чья-то чужая рука способна сдернуть покровы и обнажить сокровенное, как он начинает опасаться за свои тайны. Люди обычно избегают тех, кого природа наделила способностью видеть спрятанное в тайниках души.

В моих записках уже говорилось о глазах Аввакума. Сквозь эти «оконца» можно было смотреть только изнутри: для чужого взгляда они были непроницаемы, заглянуть в них не представлялось ни малейшей возможности. Сами же они проникали в душу другого, разглядывали,. шарили, пусть в шутку, в самых скрытых ее уголках. В определенном смысле эти глаза словно бы охотились за тайными мыслями и за скрываемыми чувствами.

А люди обычно не любят оказываться в роли преследуемой дичи, даже если охота — просто игра или безобидная шутка.