Приключения Аввакума Захова

— Скажи, Балабаница, — спросил Аввакум, — к Методик» часто захаживали гости? Когда я был холостяком, ко мне по десятку вваливались каждый вечер.

— Да что ты! — Балабаница тряхнула головой. На лоб ей упала черная прядка волос, но она не подняла руки, чтобы отбросить ее. — Какие там гости! Никто не приходил к Методию. У него доброе сердце, только он, бедняжка, нелюдим. Как и я.

— Не может быть, чтоб у такого человека не было друзей, — усомнился Аввакум.

— Нет, не было, — Балабаница покачала головой. — Он был хорош со всеми, и к нему все хорошо относились, но дружить ни с кем не дружил.

Она помолчала немного и нахмурилась.

Был один, да вот уж три года, как того человека загрызли на Змеице волки. Охотились они вместе. Лесничим он был.

Аввакум задумался. Он почувствовал, что на этот раз касаться темы «Методий» больше не следует.

Разговор зашел о сыроварне. Балабаница похвасталась, что брынза в этом году жирнее прошлогодней, что теперь у них перерабатывается вдвое больше молока, чем раньше. Еще сказала, что они должны выиграть в соревновании с Луками и что все рассчитывают осенью получить много денег.

— Что ж ты станешь делать со своими деньгами? — спросил Аввакум. — Небось, замуж выйдешь?

Она весело рассмеялась. Ее ситцевая блузка так разволновалась на груди, словно изнутри ее надували порывы южного ветра.

— Стоит мне только захотеть, я завтра же приведу себе мужика, — ответила она. — И такого, какого захочу. Экая невидаль — муж. Меня сейчас другое беспокоит, это дело поважнее. Мой муж большой мастер был варить брынзу, и я вот тоже решила стать таким же мастером, как он. В память о нем. Очень уж мне по душе эта работа. И получается у меня неплохо. Но, чтобы стать мастером, мне еще надо малость подучиться, во всяком деле есть свои тонкости.

В ее глазах вспыхнули огоньки, и она засмеялась.

— Весною обещали послать на курсы. Это для меня поважнее замужества. Как сделаюсь мастером, сыроварня станет мне настоящим домом, а сюда буду заглядывать, только чтобы моему муженьку не было скучно, если заведу себе мужа.

— Только ради этого будешь заглядывать домой? — спросил Аввакум.

— Еще затем, чтобы поспать на пружинах, — лукаво усмехнулась Балабаница. — У меня пружинная кровать. Лежишь на ней и не чувствуешь ее под собой. Очень удобная.

После столь интересного разговора Аввакум снова набил свою трубочку табаком, пересел поближе к очагу и молча закурил.

Балабаница убрала со стола, затем пошла в другую комнату и зажгла лампу. Через открытую дверь Аввакум видел часть высокой кровати с картинками на железной спинке. Она была застлана ослепительно белым одеялом из козьего пуха, а на стене над ней висел вязаный коврик.

Балабаница шумно зевнула, лениво потянулась и принялась разбирать постель.

В дымоходе тихонько вздыхал ветер.

Аввакум встал. Он надел плащ и кашлянул.

— Ты уходишь? — спросила его Балабаница. Она держала в руках белое одеяло.

— Мне пора, — сказал Аввакум.

Вместо того чтоб сложить одеяло — она уже принялась было это делать, — Балабаница снова покрыла им кровать. Постояв немного в задумчивости, она спросила:

— Уже есть девять часов?

— Больше, — ответил Аввакум.

Она опять задумалась. Теперь глаза ее глядели не на Аввакума, а куда-то мимо него.

Он застегнул плащ и пошел к двери.

— Ты долго будешь спать завтра? — спросила вдруг Балабаница. Аввакум застыл на месте: в ее голосе были нотки, показавшиеся ему странными. И то, что она снова застелила кровать одеялом, и ее молчаливое раздумье, и взгляд, устремленный куда-то мимо него, — все это, казалось ему, было неспроста.

— Долго ли я буду спать? — повторил ее вопрос Аввакум, чтоб обдумать ответ. — Вот что, хозяюшка, сегодня я, видно, не буду ночевать дома. Я сегодня в гостях у бай Гроздана. Он просил зайти поболтать, выпить стаканчик вина, и я наверняка останусь у него ночевать.

— Хорошо придумал, — повела плечом Балабаница. Больше она не промолвила ни слова.

— Комнату я запер, и ключ у меня, — добавил Аввакум. — Спокойной ночи!

Он вышел.

Дождь лил сильнее прежнего.

Аввакум сильно хлопнул калиткой и осторожно побрел по широкой дороге, которая вела к Верхней слободе. Тьма была непроглядная. Добравшись до первого перекрестка, — он определил это чутьем, — Аввакум тотчас же повернул влево и отсчитал десять шагов. Осторожно касаясь рукой плетня, он стал ощупью искать перелаз.

Еще несколько шагов, и колючки кончились.

Он подобрал полы плаща и перепрыгнул через плетень: впереди, в темноте, виднелся дом Балабаницы. Аввакум пошел напрямик.

В увядшей листве шумел дождь. Подойдя к дому, Аввакум прислонился к тому углу, который был ближе к окну, и стал ждать. Не прошло и минуты, как свет погас. Балабаница вышла на крыльцо, огляделась вокруг и торопливо зашагала к калитке. Вскоре ее фигура растаяла в темноте.

Подождав немного, Аввакум, пригнувшись, бегом пробрался к лестнице, поднялся на галерею и бесшумно закрыл за собой дверь своей ком-паты.

В распахнутое окно ветер задувал сырой воздух и мелкие капельки дождя.

Однажды я спросил у Аввакума: