Приключения без путешествий

На берегу их встретила Любаша. И у нее стало другое лицо, встревоженное, плаксивое. Коротко и неохотно отвечала она на вопросы Павла Петровича:

— Немец пошел войной… Города бомбил… По радио объявили…

В поезде было полно и тихо. Люди переговаривались вполголоса, скажут слово и подолгу молчат.

Павел Петрович и Шурик сидели у окна, друг против друга. Шурик смотрел в окно и вздрогнул от неожиданности, когда отцовская рука легла на его колено. Павел Петрович наклонился к нему и заглянул в глаза, как давно не глядел, — прямо в зрачки, глубоко и надолго.

— Вот какое дело, Шура. Я, значит, уйду в армию. Ты останешься с мамой. Ты уже не маленький, и о себе должен позаботиться и о ней.

Шурик не раз слышал эти слова: "Ты уже не маленький". Они всегда звучали укором, когда его распекали за какие-нибудь провинности. Он не обращал на них никакого внимания, потому что когда родителям было выгодно, они напоминали ему, что он еще молокосос, мальчишка. Но здесь, в вагоне, ему открылся подлинный смысл этих слов. Детство ушло. Оно отпало, как отрезанный ноготь. Сразу, без аттестата зрелости, без диплома, он вошел в круг взрослых, как равный, и на плечи его навалилась вся тяжесть взрослых забот, обязанностей, долга.

— Что бы там ни случилось, — говорил Павел Петрович, — на войне всяко бывает, будь для мамы опорой, помогай во всем. Я на тебя, сын, надеюсь.

Большая отцовская рука нашла руку Шурика и сжала ее с нежностью и силой.

— Я, папа, все сделаю, ты не думай…

Шурик отвернулся к окну. Отец похлопал его по коленке и уже веселым голосом сказал:

— А рыбку мы с тобой еще половим. Вот вернусь, и опять сюда приедем. Таких щук тягать будем! Эх, черт! — вспомнил он вдруг. — Ведь жерлицы мы так и оставили. Тоже рыбаки. Ну ладно, Романыч снимет.

Больше до самого Ленинграда они не сказали ни слова.

3

Елена Николаевна, часто хворавшая и еще два года назад по болезни оставившая завод, как будто сразу выздоровела. Она и ходить стала тверже, и голову держала выше, и говорила решительней. Только глаза ее смотрели на всех требовательно, без улыбки.

Она не плакала ни в то утро, когда провожали Павла Петровича, когда Шурик не мог оторвать лица от колючей отцовской шинели, ни потом, когда вернулись в опустевшую, притихшую квартиру. Она в тот же день пошла на завод и договорилась о возвращении на старое место. Как-то сами собой перешли к Шурику все заботы по уборке квартиры и по закупке продуктов. Он быстро научился чистить овощи, мыть посуду и подметать комнату, не запихивая мусор под шкаф и кушетку.

За один день все изменилось и на дворе и на улице. Хотя дни стояли теплые, солнечные, во дворе не слышно было ни шума, ни ребячьего смеха.

Почти у всех знакомых мальчиков отцы ушли на фронт, — у Ромки из четырнадцатой квартиры, и у Петьки Пузыря. Только об отце Славика, плававшем на каком-то торговом судне, ничего не было известно.

На улице, как всегда, было много людей, даже больше, чем обычно, особенно в военной форме. И на всех лицах — забота. В сжатых губах — забота, в нахмуренных бровях — забота, в строгих морщинках — забота. Никуда от нее не укрыться. Все озабочены огромным свалившимся несчастьем.

Все недавние поводы для разговоров потеряли свой смысл. Думы и разговоры о войне вытеснили все остальное.

— Вот бы пробраться в ихний главный штаб, — мечтательно говорил Юрка с обстриженными ресницами, — засунуть Гитлера в мешок и привести в плен. Во здорово было бы! Верно, Шурик? Сразу бы война кончилась и батя вернулся бы.

— Изобрести бы такое, как человек-невидимка, чтоб никто тебя не видел, — выдвигал другую идею Славка. — Приехать бы в Берлин и за одну ночь всех ихних генералов перекокать: бац! бац! Героя бы дали. Верно, Шурик?

Но Шурик даже не откликался на эти наивные вопросы. Он думал о настоящем деле. Возникавшую иногда мысль о побеге на фронт он тоже отбрасывал. Оставить маму одну — это было бы мальчишеством, которого отец никогда бы ему не простил. Нужно как-то иначе помочь бороться с врагом. Но как?

Однажды показалось, что такое дело нашлось. Прибежал запыхавшийся Ромка и с порога заорал:

— Давай, Шурик, бегом! Шпиона волокут!

Не задавая никаких вопросов, Шурик бросился на Улицу и увидел толпу возбужденных женщин и ребят, крепко державших какого-то здоровенного мужчину в темных очках. Все страшно шумели, трясли кулаками и всячески выражали свою ненависть к шпионам:

— В милицию! Нечего! Еще разговаривает!

Задержанный то криво улыбался побелевшими губами, то пытался что-то объяснить, но его никто не слушал. Не выпуская стиснутых рук, подталкивая в спину, его вели в отделение милиции.

У одной женщины Шурику удалось узнать, как задержали опасного преступника.

— Идет, оглядывается, всех сторонится и все озирается. Я его сразу приметила, и штаны в клетку, и очки на подлые глаза напялил.