Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

И он спокойно пошёл на двор за дровами, не торопясь развёл в печи огонь и стал жарить собаку, обкладывая ящик горящими поленьями, чтобы мясо пропекалось равномерно со всех сторон.

– Да, вот это хорошее мясцо будет! Сзади него, смотря на пламя, Горжин жевал сухие заплесневевшие корки хлеба, которые пленные получили под видом сухарей, и при мысли о предстоящем пиршестве облизывал губы до самых ушей.

Наконец, судя по грохоту, груша свалилась. Швейк предложил своему товарищу:

– Иди и наломай мне веток, ведь мясо нужно пропечь хорошо, да смотри выбирай посуше.

Друг его ещё раз мысленно облизнулся и отправился за ветками. Через минуту он принёс охапку веток и бросил их у ног Швейка, а за ним в кухню влетела хозяйка Авдотья Михайловна и, увидя, что в печке жарится собака, подняла нечеловеческий крик.

Она так налетела на Швейка, что чуть не сбила его с ног, голыми руками схватила ящик, в котором жарилось мясо, и выбросила его со всем содержимым на двор. Затем схватила топор и бросилась с ним на пленных. Они едва успели выскочить, а добрая Авдотья Михайловна, превратившись в разъярённую львицу, начала выбрасывать скарб. В новом припадке ярости она выбежала на двор за мотыгой и начала ломать печь, призывая огонь и серу на австрийцев, которые привезли в православную Россию такой Содом и Гоморру.

Не переставая ругаться, она выбрасывала кирпичи, а соболезнующие соседки, охая и ахая, помогали ей; потом она побежала жаловаться полковнику.

Пока он успокаивал её, говоря, что все это сущие пустяки, что все равно пришли бы немцы, собаку съели, грушу разбили бы снарядом и печь разломали, Швейк с Горжином бродили по деревне, ища себе пристанища. Но перед каждой хатой стояли бабы, вооружённые вилами и косами, и ни за что не соглашались пустить к себе «собакоедов».

Так они ходили со своими собаками до самого вечера, и отовсюду их прогоняли. В некоторых хатах соглашались пустить их только в том случае, если они бросят собак.

– Ни за что на свете! Мясо есть мясо. А ночлеги пускай у вас останутся, – категорически заявил Швейк.

Уже когда начало темнеть, они решили разложить на улице костёр, допечь собаку и переспать ночь у огня. А утром полковник им найдёт где-нибудь место.

Итак, собаку изжарили, кости объели так чисто, что на них не осталось ни кусочка мяса, и сало слили в баночки из-под консервов; а в это время над деревней начала разрываться шрапнель, а за шрапнелью гранаты.

Через несколько минут по всему фронту началась такая канонада, что дрожала земля. Деревня осветилась прожекторами, и шрапнель начала разрываться над ней дюжинами.

Начался пожар. Загорелось несколько хат, и огонь стал быстро гулять по деревне. Бог знает откуда, в деревню ворвалось несколько казаков.

– Эй, австрийцы, убегайте! Православные, немец фронт прорвал!

Казаки, освещённые племенем и мелькавшим светом прожекторов, кричали, как дьяволы:

– Скорей, скорей, ноги на плечи, немец идёт! – и били нагайками попадавшихся им жителей и пленных.

Все убегали из деревни.

В темноте ревел скот, плакали дети, ругались солдаты возле опрокинувшихся возов и орудий. Орудия стреляли уже только на немецкой стороне и приближались с такой быстротой, что временами казалось, будто выстрел раздавался где-то среди убегающих.

Неожиданно в этом хаосе появились одна возле другой две лошади. С одной полковник Головатенко кричал басом:

– Убегайте, дети, поскорей, только не по дороге, не по дороге, бегите полем да смотрите, чтобы вас не раздавила артиллерия!

А этот бас заглушал другой, пискливый голос его любовницы:

– Деньги взял? Шляпы положил на воз? Ах, Боже, я пудру на окне забыла!

Долгое время пленные бежали в полной темноте, чувствуя только возле себя людей и слыша вокруг тяжёлый топот бега. Потом темноту прорезал веер лучей немецкого прожектора и осветил все поле.

И тут раздался заботливый голос бравого солдата Швейка:

– Горжин, я лечу за тобой. Черт возьми, да не потеряй собаку, улепётывай с ней, смотри, а то угостят тебя гранатой! Береги собаку, как свой глаз, а то у нас нечем будет позавтракать!

В ГЛУБОКИЙ ТЫЛ

Слова Швейка: «Мы как парижские ветераны – раз уж разойдёмся, то ничто нас не остановит, кроме стены», сказанные утром после той памятной ночи, в которую они бежали, правильно выражали создавшееся положение.

Армия удирала, несмотря на то что не было слышно ни единого выстрела. На фронте возникала паника, которую солдаты, измученные бесконечной войной и мало тешившиеся перспективой сидеть третью зиму в окопах, охотно поддерживали и раздували. Русская армия без ведома главнокомандующего выбросила лозунг: «По домам!»

И только на третий день устремившуюся с фронта лавину остановили дикие казачьи части, посланные специально для этого из тыла. Они преградили путь бегущим, навели порядок и погнали их опять к болотам, которые остановили наступавших немцев.

Что делать с пленными, находившимися в рабочих ротах, никто не знал. Когда полковник Головатенко обратился к какому-то казачьему генералу с запросом, в котором спрашивал, как ему поступить с пленными, он получил короткий ответ: