Приключения Букварева, обыкновенного инженера и человека

И они молчали, каждый думая о своем и друг о друге. И мысли их совпадали. Вот, мол, жили с женами по шесть лет ладно и складно, а дожили до того, что перестали жены понимать мужей, а мужья — жен. Портят друг другу настроение до того, что мужикам теперь и домой идти не хочется. И все четверо ожидали от семейной жизни совсем не этого, и ожидания их поначалу сбывались, а теперь вот…

— Гармония, видимо, и впрямь неуловима, — заговорил Губин задумчиво и немного рисуясь, как делал всегда, если ему казалось, что он изрекает что-то умное. — Она, возможно, и возникает на какие-то мгновения, но мы этого не замечаем, потому что в такие моменты мы счастливы. Вот какая диалектика. А дисгармония нам — как серпом по чувствительному месту. Но и с этим надо мириться, если не можем превратить жизнь в сплошную радость. Не вешаться же из-за того, что не все земное и неземное подвластно нашей воле. Надо утешаться и тем, что нам все же кое-что дано, довольствоваться данным, уметь извлечь из него максимум пользы и удовольствия. И глупо тратить нервы и мозговой фосфор на погоню за недостижимым.

— Убаюкивает твоя философия, заплесневеть с ней можно, — возразил Букварев. — По-моему, все же есть смысл стремиться к высокому. И плесенью не покроешься, и наверняка чего-нибудь достигнешь. Тем и жизнь интересна. Иначе зачем все? Любые удовольствия преходящи. После них скука еще злее.

— Ничего ты не достигнешь. Спета наша песенка. Пора до конца познать себя, убедиться в собственной заурядности и просто жить. Желательно — весело. И не рыпаться. Смешнее всего, когда выламываются бездарности. Погляди, как сидят иные начальники в своих персональных машинах! Что за осанка, что за взгляд, что за величие! А уж если попал в президиум, а из него на трибуну — то уж и не человек он, а небожитель, обладатель высших тайн жизни. А копни его поглубже — рядовая серость, взявшая напрокат чужие идеи и позы, круглый нуль…

— Всякое бывает, — буркнул Букварев. Его сейчас не занимали умствования друга, в такие минуты он казался ему особенно недалеким, и не ждал он от Губина ничего нового.

— Чего не споришь? — не унимался Губин. — Как, по-твоему-то, жить лучше?

— Я уж сказал. Добавлю еще, что думать надо больше и делать чуточку больше сверх положенного службой.

— Я так и делаю.

— Возможно. Но думаем мы о разном и делаем не одно и то же. Мы в разных плоскостях и вертикалях.

Букварев отвернулся от него, а Губин потянулся всем своим молодым еще и сильным телом, хрустнул суставами, зевнул и пропел, протянул, снова зевая:

— А-а домо-ой идти не хочется-а-а! Скучно та-ам…

— А надо, — невесело подытожил Букварев.

АРКА И ССОРА С ЖЕНОЙ

— Извините, вы не такси ловите? — прозвучал рядом нарочито певучий и нежно-грудной, не скрывающий этой нарочитости женский голос.

— Да вроде того, — не сразу откликнулся Губин, слегка дернув головой и утвердив ее так, чтобы на фоне уже горящих уличных фонарей отчетливее вырисовался его красивый профиль, а сам, хоть и искоса, с веселым любопытством разглядывал невесть откуда возникшую даму. Букварев уныло поморщился от собственной неловкости, нерасторопности и позавидовал шикарно одетому и такому снисходительно-бравому в этот момент другу, всегда умеющему мгновенно найти нужный, единственно подходящий тон в разговоре с любым — знакомым, незнакомым ли, начальником или подчиненным, человеком в радости ли, в печали. Букварев глянул на незнакомку, одетую подчеркнуто претенциозно в туго облегающие заграничные джинсы, в какую-то многоцветную нейлоновую куртку с десятком молний, обутую в платформы на вид пудовой тяжести (все это на ней поблескивало и шуршало), и вовсе застеснялся своего замызганного пыльника и литых резиновых сапог.

Лица ее он толком не разглядел, но и без того было видно, что женщина спешила. Не прошло и минуты, а она успела уже и поахать, и раза три глянуть на свои часики, и побранить таксопарк. Букварев подумал, что вежливый мужчина должен бы сказать ей что-то сочувственное, подбодрить, но робел, то поворачиваясь к ней лицом, потому что стоять спиной ему было вовсе невмоготу от сознания собственной невежливости, то становясь вполоборота, переминаясь с ноги на ногу, и совсем не кстати чувствовал противную теплоту отсыревших портянок. Губин тоже помалкивал необычно долго, что было не в его манерах. Зато он откровенно разглядывал даму и улыбался.

В полумраке женщина выглядела ни молодой ни старой, ни полной ни сухощавой. И непонятно было, ведет ли она себя естественно-нервно, не заботясь о впечатлении, которое производит на мужчин, то ли вся ее встревоженность наиграна, чтобы обратили на нее внимание и прониклись участием. Букварев склонился к мнению, что притворяться ей не к чему.

— О-паз-ды-ваю, — по слогам, капризно, как ребенок, произнесла женщина и тотчас продолжила уже по-деловому. — Вы, конечно, имеете право уехать первыми. Но вас двое, в машину могу поместиться и я, если вы не против, и если нам не в разные стороны. Уж выручите меня! — Она плаксиво скривила рот и умоляюще улыбнулась Губину.