Приключения Букварева, обыкновенного инженера и человека

Приглушенный расстоянием треск и шум донеслись до Любы почти сразу же после того, как исчез за гребнем сопки ее муж. Она поспешила в ту же сторону, желая тотчас увидеть его, такого дорогого и такого несуразного, но что-то остановило ее на краю крутизны, и она уцепилась за тугие сосновые ветки, успокаивающие и влекущие ее к себе. Она и не противилась, не отрывала руки, но инстинктивно тянулась вперед и скоро разглядела внизу своего Букварева, который лежал, задержанный стайкой молодых сосенок и слабо корчился, похоже, от боли. Голова его была безжизненно запрокинута.

Люба каким-то раздвоенным чувством нашла в себе силы не броситься к нему, очертя голову, а спуститься медленно, осторожно.

— Нога… Наверное, перелом… — процедил сквозь оскаленные сжатые зубы Букварев. — Дубина я. Прости.

…Букварев стоически переносил боль, лежа в палатке. На правах старшего он потребовал, чтобы никто не бежал за медиком, не сообщал в город или в институт. Он надеялся, что нога, положенная в лубки, заживет здесь так же, как и в госпитале. И все же он страдал. Не столько от физической боли, сколько от своей вины перед друзьями, перед Любой и особенно перед Генашкой.

— Почему в нас так много иррационального, а проще говоря — дури? — спрашивал он Заметкина, с которым теперь коротал время.

— Потому что образования хватили с лишком, раздвоились, стали непрактичными, — по-своему объяснял Заметкин. — Теперь жизнь так установилась, что с голоду никто не помирает. Вот и появилось у нас время для всяких фантазий. Впрочем, фантазеры и те, кто охватывает воображением совершенно неведомое для обычных людей, были всегда. Они словно разведчики мышления. Без них жизнь заглохла бы вообще, превратилась бы в душное болото. И хорошо, что мы с тобой такие. Совершил вот ты полет с крутизны и много выиграл: опыта набрался, новые вопросы тебя стали терзать. Так что я всерьез думаю повторить твой прыжок.

Букварев только улыбался в ответ, а Заметкин продолжая:

— Ты еще не раз будешь вот так же бросаться с высот в пропасти. С тобой будет нескучно. Ты нас всех за пояс заткнешь. Иным думается, что сверзился ты в бездну, а на самом деле — вознесся.

— Вознесся нахлебником на тюфяк, — возражал Букварев, но не особенно унывал, видя, что друзья его работают теперь и за себя, и за него. Удивляло только, что Губин стал задумчивее и несдержаннее, чаще шушукался по вечерам с Музой, чего раньше не замечалось.

— Ты чего? — спросил его Букварев.

— Придумываю кое-что для убыстрения дела, — пояснил Губин. — Нельзя нам тут задерживаться, хотя бы из-за твоей ноги, — и прятал глаза, ни в коем случае не желая сказать, что он уже вызвал из города машину.

И получилось так, что грачевский вездеход пришел к Мокрецовским сопкам вроде бы сам. Он и увез Букварева в больницу. А скоро покинула место изысканий и вся экспедиция.

В институте Букварева считали героем. И проект дороги, подготовленный группой, получил немало похвал. Букварев еще лежал в этом городе, а в другом городе, где он учился, его уже считали подающим большие надежды специалистом и организатором.

На комиссии по распределению Люба заявила, что должна ехать к мужу, благо в этом городе открывалось немало вакансий. За ней последовали Губины и Заметкин, все с отличными рекомендациями, на знакомое им место.

И никому из тех, кто оценивал студенческий проект, не пришло в голову взглянуть на карту-километровку и сопоставить ее с чертежами. Буквареву и его друзьям доверяли полностью. А при сопоставлении любой увидел бы большие несоответствия, вплоть до того, что в планах местности, вычерченных дипломантами, не нашла отражения одна из реально существующих сопок.

…Ничего этого Букварев не знал, но коварная судьба проектировщика заставляла вспомнить все. Заставляла устами воротил проектного института и больнее всего — выразительными устами Семена Семеновича Воробьихинского.

«Вот он каков на поверку-то, друг закадычный Гоша Губин!» — молча изумлялся Букварев, но у него ни на мгновение не возникло мысли переложить хоть часть вины на товарища. Он, простяга, все время доверялся Губину, особенно в последние дни, после чего ему впервые довелось ночевать не дома.

БУКВАРЕВ НОЧУЕТ НЕ ДОМА…

В тот воскресный вечер Губин и Букварев долго брели по городу, по-разному ошеломленные событиями дня, и Букварев был тенью друга. Остановились у привокзального ресторана, двери которого открывались в этот поздний час лишь для того, чтобы выпустить засидевшихся клиентов.

— Пустят! — уверенно заявил Губин и вклинился в двери плечом. Швейцар не очень-то любезно оттолкнул его, но через несколько секунд уже сам вытянул шею, прислушиваясь к шепоту наглого посетителя. Мелькнуло в прихожей лицо официантки в белом чепце, и Губин с прижмуркой поманил Букварева за собой.

Они вошли в полупустой зал. Губин тотчас выбрал свободный столик с неубранной посудой в самом темном углу. Сели.

— Неловко… Зря мы… — тосковал Букварев.