Приключения Буратино. Сборник

– Была бы я глупой, сказала бы: а как может быть по-другому? Но я понимаю, о чем ты… Только сейчас мы говорим не об этом. Я пытаюсь угадать, кто ты там в твоем воображаемом мире, если ты не забыл.

– Я помню. Хочешь, я облегчу тебе задачу? – Там я не дерусь как лев.

Она кивнула и продолжила тоном следователя.

– Тогда я бы могла подумать, что ты царь или правитель. Но ты произносишь слова «гладиатор» и «раб» с отвращением… словно сам факт существования этих понятий тебе неприятен. С таким отношением к рабовладению ты не можешь быть политиком.

Он хохотнул:

– Ты права. Никакой я не политик. Больше скажу. Терпеть не могу этих тварей!

– Тогда остается одно из двух, – она даже села. – Ты либо поэт, либо ученый.

– А почему не все вместе?

– Ну нет… Так не бывает. Разве что Эратосфен… Но он просто пытался облечь свои научные труды в поэтическую форму, – она процитировала заунывно:

Вот мой прибор: меж линеек две средние сразу отыщешь,

Между краями других ты их отметишь концы.

Нужды тебе уж не будет в премудром цилиндре Архита,

В конусе не для тебя высек триаду Менехм.

И с богоравным Евдоксом изогнутых линий не надо,

Циркулем вооружась, тонкий изгиб находить…

Кошмар! Помнишь?

Он помотал головой.

– Ну вот ты и выдал себя своим невежеством! – она торжествовала. – Никакой ты не поэт. Ты ученый… Математик!

Он тоже сел и вытаращился на нее.

– Как ты поняла, что именно математик?

– А я все про тебя знаю, – сказала она серьезно и, насладившись его изумлением, засмеялась. – Математика – мать наук! Каждый ученый мнит себя математиком.

Орит спала, прижавшись к нему, а он думал о том, что это иллюзорное существование, пожалуй, гораздо ярче и увлекательнее жизни настоящей. То, что Антон Сергеевич когда-то испытывал со своей женой, не шло ни в какое сравнение с опытом этой ночи. По его телу до сих пор бродили волны блаженства. Передозировка эндорфина.

После того, как его настоящая жизнь закончилась в той арке под акведуком, произошло множество событий. Несмотря на то, что в реальной жизни подобного, конечно же, произойти не могло, Антон Сергеевич ощущал себя по-настоящему живым, а окружающий его мир самым реальным.

Когда комната начала наполняться солнечным светом, в дверь тихо постучали.

VII.

Когда Урсуса разбудили в его каморке при дворе ланисты, чтобы вести на ипподром, светило прошло уже половину своего пути по небу. Ночью ему было не до еды, и он жадно проглотил скудный завтрак – ланиста был верен своей методе и не перекармливал гладиаторов перед боем.

В загоне под трибунами гладиаторы весело приветствовали его криками и хохотом:

– Эй Урсус, ты показал ей свой гладиус?

– Да какой там гладиус? Там кинжал-пугио!

– Она молила тебя о пощаде? Сколько раз ты вспорол ей брюхо?

– А ну захлопните пасти, дети шлюх! – зарычал на них Хаган. Он подошел к Урсусу, положил руку ему на плечо и проникновенно сказал, обводя взглядом притихших коллег. – Они завидуют, не обижайся на них… У меня тоже была непростая ночь, друг. Мы с тобой работаем на нашего доброго хозяина и днем, и ночью, в отличие от этих ленивых бездельников.

А Урсус и не думал обижаться, его совсем не коробило от их грубого юмора. Он чувствовал себя своим в доску с этими суровыми, простыми парнями и понимал, что для них такого рода приключение сродни гигиенической процедуре. Они как будто пожелали ему «С легким паром!» после бани. Некое подобие такого единения с коллегами Антон Сергеевич ощущал когда-то в своей лаборатории, но разве могло оно сравниться с настоящим боевым братством, с тем, чтобы изо дня в день плечом к плечу рисковать жизнью?!

Все смотрели на него и ждали. Ему захотелось ответить им чем-нибудь в духе Хагана. Он громко произнес, как бы обращаясь к гиганту:

– Конечно завидуют! Мы с тобой поработали тем, чем не придется сегодня драться, а этим бедолагам будет нелегко удержать оружие в натертых ладонях.

Его снова выставили против ретиария, но из другой школы. Он и в подметки не годился Агмону, и Урсус с трудом удерживался, чтобы не уработать его слишком быстро. Нужно было дать ему возможность показать себя хорошим бойцом, иначе вердикт ипподрома мог бы быть слишком суров.

Убивать Антон Сергеевич не хотел еще больше, чем раньше. После ночи с Орит он уже не чувствовал разницы между реальностью и иллюзией и даже перестал отгонять мысль, что вся предыдущая жизнь ему привиделось. «Дали по башке, здесь это не проблема – по башке получить, – думал Урсус, уклоняясь от трезубца, – вот и стряхнулось там что-то…» А если нет разницы в восприятии действительности, значит в моральном аспекте виртуальное убийство ничем не отличается от убийства реального.