Приключения Чикарели

Это свое произведение я посвящаю мудрым властям нашего города. Только не подумайте, что, сочинив такое длиннющее стихотворение, я стал трудолюбивым. Этому не бывать никогда! Мое усердие было направлено на пополнение наших рядов. Ведь среди нас находятся еще отдельные лица, и это ни для кого не секрет, которые возмущаются тем, что в городе стоит страшная вонь. Мы бы могли выдворить этих людей из города, но не лучше ли перевоспитать их? Не вонь, говорю я им, а запах. А разве есть на свете уголок, где бы вообще ничем не пахло? Нет и не может быть. В природе все пахнет. А запах, как известно, имеет синонимы — аромат, благоухание. Если в нашем городе стоит помойный аромат… аромат… Что-то ко сну потянуло… Вздремнем, братья, а потом уже разберехррр…х-р-р…

— И что, тебе нравится этот вздор? — пожал плечами Чикарели.

— Умоляю, потерпи еще, надо дослушать, — попросил я, входя в азарт.

— Ты надеешься, что они когда-нибудь очнутся? — недоверчиво спросил Чикарели и вновь забрался на подоконник. — Эй, вы, ну, вы же, мы ждем.

— Вот и ждите, все равно больше делать нечего, — было ответом.

— Благородные бездельники, — прохрипел микрофон, — а теперь пусть выскажется наш известный поэт Дуралей. Когда-то он был совсем непопулярен, потому что писал длиннющие стихи. Но он прогрессирует с каждым годом и пишет все короче и короче. Прошу вас.

— Братья-бездельники, сейчас я прочитаю вам свою последнюю поэму. Но прежде всего я должен в порядке самокритики признать, что когда-то писал очень длинные поэмы, надоедавшие вам. Сейчас я стал куда более лаконичным. Обещаю, что следующая поэма будет еще короче.

— Короче! — подал голос кто-то из лежавших. — Пора отдыхать.

— Короче так, — смущенно продолжил Дуралей, — поэма описывает то глубокое состояние души, которое может переживать лишь истинный бездельник. Итак:

Я под деревом лежу
И на грушу я гляжу,
Я хотел бы съесть ту грушу,
Лежа на своей подушке.

Нету ветра, очень жаль,

Он бы грушу оторвал,
Бросил бы мне прямо в рот.
Эту грушу первый сорт.

— Чудесная поэма, главное короткая, — прокомментировал оратор, взяв у Дуралея микрофон. — А было время, когда иные читатели думали, что этот парень — бездарь и рифмоплет. Видите, какие кадры растут в нашем городе? Мы дали миру… Впрочем, не буду утомлять вашего слуха, сейчас вам необходим покой. Но перед тем как вздремнуть, я хочу передать вам последнюю сводку из нашего статистического управления: по сравнению с прошлым годом сила нашего храпа увеличилась на тридцать децибелл. Вздремнем, братья!

— Ну и ну! — воскликнул я.

— Опять вы? — заныл хозяин дома. — Совсем совесть потеряли, не думаете о ближнем своем. Вам и в голову не приходит, что я, может, сплю, отдыхаю, а вы мне всю нервную систему изматываете.

— Нам нужно задать вам всего один вопрос.

— Задавайте. А я пока вздремну.

— Нет уж, будьте добры проснуться и сказать, как можно выбраться из вашего города.

— А зачем вам выбираться? Оставайтесь здесь, отдыхайте, бездельничайте на здоровье. У нас, слава богу, никто не заставляет умываться, учиться, работать. Тут просто здорово.

— Да ну вас! — возмутился Чикарели.

— А-а, — раздалось за окном, — я, кажется, догадываюсь, кто вы такие. А ну, погодите. — Наконец дверь открылась, и на пороге возник человек в засаленной пижаме, ночном колпаке и разных шлепанцах. — Так и есть, — сказал он, оглядев нас, — вы сбежали оттуда, — он указал в том направлении, откуда мы пришли. — Мы тоже когда-то кое-как унесли оттуда ноги. Каждый день учиться, каждый день умываться, каждый день рано вставать, прямо ужас какой-то! У меня при одних воспоминаниях слезы на глаза наворачиваются. — Он стащил с головы колпак и вытер слезы, черными ручьями текшие по немытому лицу. — Сколько лет прошло, а я по-прежнему вижу кошмарные сны: склонения и спряжежения, задачки по арифметике… Из пункта А в пункт Б… Нет уж, хватит, я нашел свой пункт и меня отсюда никуда не выманить.

— Дядя, у вас были родители? — поинтересовался Чикарели.

— Именно от них я и сбежал, чтобы не выслушивать их вечных укоров: читай, пиши… А чего ради читать, чего ради писать? Ну, день-другой еще можно потерпеть, но целых десять лет… Ладно, разговорился я с вами, а мне пора отдыхать после покоя.

— Постойте, — остановил я его, — скажите все-таки, как нам выбраться из города?

— Чего не знаю, того не знаю, — ответил он искренне, — я никогда не выходил отсюда с тех пор, как сбежал от родителей, — и он ушел, шаркая шлепанцами.