Приключения доктора Скальпеля и фабзавука Николки в мире малых величин (худ. Львов)

Снова пришлось дрогнуть и жаться от вечерней прохлады. В довершение всего полил дождь и так основательно смочил друзей вместе с их дырявыми плащами, что их верхние зубы перестали попадать на нижние.

Но это бы еще с полбеды! Комар опять прибыл на излюбленное болото и занялся тем, что так печально окончилось для его предшественника. Он стал класть яички.

— Чувствует мое сердце, — трагически простучал зубами Николка, — мы заночуем в утробе лягушки.

— Нет, — сказал врач, — этот комар — умный комар. Он знает, что промедление — смерти подобно, и вместо того, чтобы предаваться истощающей силы пляске, как обыкновенно поступают его коллеги перед кладкой яиц, он прямо приступил к этому делу… Он не упадет в воду, я ему доверяю…

«Умный» комар оправдал доверие Скальпеля. Облегчив себя в весе на двести штук яичек, он поднялся, правда, не сразу, а пошатавшись устало, в воздух и поплыл в синем океане эфира, держа направление на человеческое жилье.

— Мужайтесь, — сказал Скальпель, синий вдвойне: и от освещения, и от холода. — Мы скоро прибудем в тепло… Если наш комар останется умным до конца, он подкрепится еще чьей-нибудь кровцой… И тогда, пожалуй, выживет, чтобы зимой постоянно заражать ту семью, в которой поселится…

Николка безмолвствовал, как народ в пьесе Пушкина.

Первые пять минут комар летел довольно легко; в начале вторых — стал ослабевать, а к концу — еле плелся, отклоняемый встречными и боковыми воздушными течениями от своего пути. Он хрипло дышал и весь окутался паром.

Приятели с усика перебрались на его туловище, где было значительно теплей, и здесь ожили под влиянием благодетельного тепла. Но поведение комара их сильно смущало.

— Упадет!

— Нет!

— Упадет!

— Нет!

— Да. Пожалуй, шлепнется… — К этому соглашению они пришли, когда комар, потеряв способность сопротивляться воздушным колебаниям, кувырком летел вниз…

Летчики приготовились ко всему… Но умный комар их надул: он нарочно спустился в нижние слои воздуха, ибо здесь было тише. Выпрямился и спокойно поплыл, держась близ земли.

Вот наконец и улица. Многочисленные синие туманности оживляли ее с обеих сторон. Комар поднялся выше и искал недолго: второй или третий дом приютил его, приняв через открытую форточку. Он пронесся над туманностью, сидевшей у стола, и прицепился к стене. Пассажиры немедленно покинули свой живой экипаж, обнаруживавший все признаки сильнейшего истощения.

На гористой стене, по-видимому, оштукатуренной, легко было найти убежище между двумя большими выступами, и приятели здесь расположились, намереваясь спокойно провести ночь. Комар продолжал сидеть, слабо цепляясь обессиленными лапками и передергиваясь всем телом.

— Обратите внимание, как он сидит, — не сдержал врач профессионального зуда. — Простой комар сидит всегда сгорбившись и почти касаясь концом брюшка стены; малярийный же, как наш, высоко поднимает задний конец и все туловище держит на одной прямой линии…

Для большей наглядности Скальпель тут же начертил на стене посадку простого комара.

Николка поспешил заверить, что он понял и принял к сведению эту разницу в посадке.

День, богатый приключениями, сказался в сильной усталости, и если Скальпель был расположен к разговору, то Николка и слушать даже не хотел.

— Ну, спать — так спать! — сказал врач, приятно улыбнувшись при мысли, что они великолепно защищены от всяких случайностей, и разостлал плащ на нижнем выступе.

Но их благое намерение потерпело жестокое крушение: только что дрема сошла на измученные тела, как сильный порыв ветра — сначала один, потом другой, третий и так без конца — заставил их проснуться, дрожа от холода.

Затем повторилась старая история: дождь гигантской пыли посыпался из воздуха, ударяясь о стену и угрожая существованию укрывшихся на ней. Комар давно свалился…

— Уж не попали ли мы опять в комнату Сванидзе и мою? — стараясь перекричать рев ветра, спросил Николка.

Врач не успел ответить на догадку приятеля. Бурный порыв выдул их обоих из углубления в стене и, завертев, закружив, понес неведомо куда. На этот раз воздушный шторм был особенно свиреп. Канат, соединявший приятелей, до боли врезаясь в кожу, не один раз грозил порваться.

Продолжалось ли это пять, десять минут или целый час — осталось неизвестным. На этот вопрос легко могла бы ответить синяя туманность — виновница бури.

Избитые, оглушенные, в полубессознательном состоянии, несчастные воздухоплаватели вдруг почувствовали под собой твердую почву. Почувствовали, но не оба. Николка, благодаря своей пролетарской закалке, не потерял сознания, а когда он, еще не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой, слабым голосом задал вопрос врачу:

— Ну как, хорошо прокатились? — то ответа не получил.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Так недолго и осиротеть в этом диковинном миру!..