Приключения Джерика

Дома всем было не до нас. У дедушки были посетители – коммунисты из Ташкента. Они привезли нам в подарок дыню и книжку «По ленинским местам Узбекистана». Дедушка был в восторге. «Лиза, дай нам чаю!» – кричал он. Но бабушка уже и без того собрала большой поднос с угощением, принесла гостям, извинилась, что не может с ними посидеть, и быстро вернулась на кухню – к своим делам. Узбеки с одобрением посмотрели на женщину, которая по приказу мужа накрыла на стол и скромно удалилась. Бабушка тоже была довольна – она не любила «без толку ЛЯСЫ ТОЧИТЬ и ПЕРЕЛИВАТЬ ИЗ ПУСТОГО В ПОРОЖНЕЕ». И дедушка был доволен. Он очень любил, когда к нему приезжали посетители – как когда-то ХОДОКИ к Ленину. Дедушка с ними подолгу беседовал. Вот и сейчас он увлеченно говорил узбекам: «Недавно у меня были товарищи из Чувашии. Они рассказывали, что у них встречаются еще до сих пор отдельные случаи ПЕРЕГИБОВ НА МЕСТАХ. Давно хочу пригласить коммунистов из Якутии. Но вот досада – плохо, товарищи, у нас еще работает почта на Крайнем Севере. Якутские большевики не отвечают на мои письма. А что у вас в ПАРТЯЧЕЙКЕ? Есть еще отдельные пережитки?» – «Конечно есть, как можно, чтоб не было! – заверил дедушку улыбающийся узбек, держа в руках чашку, как пиалу. – У нас в Узбекистане все есть». – «Что вы говорите? – оживился дедушка, заложив одну руку за спину и прохаживаясь по комнате взад-вперед. – И какие же именно?» – «Спелыи, сочныи…» – начал перечислять коммунист.

Я не стала слушать про узбекские пережитки и пошла в комнату родителей. Из-за стенки, из нашей детской, доносились звуки пианино и Танин голос. Таня готовилась к уроку музыки.

«По малинку в сад пойдем, в сад пойдем, в сад пойдем,
Мы малинку соберем, соберем, соберем»,

 –

пела Таня. Из кухни доносился шум воды. Это бабушка домывала посуду после вчерашней свадьбы. Папы с мамой дома не было.

Я села на пол, на ковер, – и вдруг горько заплакала от обиды на злых теток. Почему-то мне было очень противно, и я никак не могла их забыть. Джерик растерянно посмотрел на меня и вдруг полез под кровать, достал оттуда припрятанный мячик и положил его мне на колени. Просто так, безо всякого сахару. Я оттолкнула мяч и продолжала плакать. Мне казалось, что я плачу тихо, но в комнату сейчас же быстрым шагом вошла бабушка, а за ней прибежала Таня. Таня тоже заплакала. «Что случилось? – спросила бабушка. – Почему вы плачете?» – «А чего Наташка плачет?» – ответила Таня. Я рассказала бабушке про лавочниц, которые не поверили, что я москвичка. Я знала, что стоит только рассказать бабушке про какую-нибудь неприятность, как она сейчас же успокоит, утешит, и все пройдет, как будто ничего плохого и не было. Но в этот раз было почему-то совсем не так. Бабушка очень испугалась. «Господи, – сказала она, хватаясь за сердце. – Неужели ЭТО опять начинается?» – «Что начинается?» – спросили мы с Таней. «Да русские вы! – сказала бабушка. – Запомните раз и навсегда! Ну какие вы еврейки!» И, почему-то сердясь на нас («Стой ты, не вертись!»), она вдруг принялась нас причесывать и вплетать нам в косы яркие ленты, мне – красную, а Тане – синюю.

«Да ты хоть кокошники им надень и в лапти их обуй», – сказал дедушка. Оказалось, что он на сей раз как-то неожиданно быстро распрощался со своими гостями и тоже вошел в комнату, услышав, что мы плачем. «Толку-то что. Разве убережешь? Ты сама посмотри на них. Это ж прямо-таки Шолом Алейхем! Мальчик Мотл!»

«Я не мальчик, – сказала Таня. – Я девочка». – «Ну а что тут такого, если даже мы и еврейки? – спросила я. – Им-то что, завидно, что ли?»

«Маленькие вы еще, – сказала бабушка, – не понимаете. Вы знаете, какие времена были? Деда-то вашего второго, Ильи отца, в тюрьму посадили. А Илью тогда выгнали отовсюду, на работу никуда не брали. И мы все каждый день тряслись, что и его посадят. «СЫН ВРАГА НАРОДА»! А он от своего отца не отрекся, не предал. Потому и его могли посадить. И Ритка тоже мужа своего не предала, хоть и русская сама, а делила с ним его судьбу. И в ссылку бы за ним пошла, и в Сибирь! ДЕКАБРИСТКА! На материну зарплату они и жили, и то ее чудом на работе держали, начальник хороший был, очень он ее жалел, любил и уважал. А Илья все за отца хлопотал, все ходил доказывал, что он не враг народа, что ошибка вышла. Тогда немногие на это решались. Ваш-то отец только с виду такой мягкий, а в серьезном – железный прямо. На фронт добровольцем пошел! Героический человек!» – бабушка вытерла глаза уголком фартука.

«Это те бабушка с дедушкой, которые дедушка Исаак и бабушка Хана?» – спросила я.

«Ну да, – ответила бабушка. – Только дома она его Ициком называла, а он ее – Ханеле. Все, бывало, говорит: «Ханеле, херцеле!»

«А что это значит?» – спросили мы.

«Ну, мол, Аннушка, там, голубушка ты моя. По-ихнему, по-еврейски. Тихая она была, безответная. Обижали ее». – «А что с ними стало?» – «Умерли они, – сказала бабушка. – Исаак Маркович из тюрьмы не вышел, а Хана Исаевна с тоски по нему угасла».