Эмиль так обрадовался, что подпрыгнул чуть не до потолка. Он тут же снова поклялся всю жизнь быть трезвенником. И надо сказать, эту клятву он сдержал. Такого трезвого председателя сельской управы, как Эмиль, никогда не было прежде в Лённеберге да и во всём Смоланде. Так что, может быть, совсем и не плохо, что как-то летним днём, когда он был ещё маленьким, он до отвала наелся пьяных вишен.
На следующее утро Эмиль проснулся поздно и услышал, что Альфред и Лина уже пьют на кухне кофе и разговаривают. Он тут же вскочил с постели – ему не терпелось рассказать Альфреду, что папа подарил ему Свинушка.
– Скотовладелец Эмиль Свенсон, – сказал Альфред и засмеялся.
Лина тоже хотела посмеяться над Эмилем, но ей ничего не пришло в голову, а долго думать было некогда: ей и Альфреду уже пора было отправляться вместе с папой Эмиля и Крёсе-Майей убирать рожь.
Одна мама Эмиля осталась дома с детьми. Впрочем, она была этому только рада, потому что в тот день должна была приехать фру Петрель за вишнёвкой, а мама предпочитала, чтобы папы при этом не было.
«Хорошо, что этих бутылок больше не будет в доме», – думала мама, возясь на кухне. Фру Петрель надо было ожидать с минуты на минуту. И в самом деле мама услышала шум подъезжающей коляски. Но она тут же услышала и другой, весьма странный шум, который доносился из погреба. Словно там кто-то бил стекло.
Она кинулась в погреб и увидела Эмиля. Он сидел с кочергой в руке и методично, одну за другой, разбивал бутылки с вишнёвкой. Стекло звенело, вишнёвка текла рекой.
– Боже мой! Что ты делаешь, Эмиль? – закричала мама.
Эмиль на мгновение перестал бить бутылки, и мама расслышала, как он сказал:
– Я выполняю свою клятву – борюсь за трезвость. Решил начать с фру Петрель.
Редкие дни из жизни Эмиля,
Печальная история с вишнёвкой – одна из тех, о которых долго не могли забыть в Лённеберге. Все, за исключением мамы Эмиля, которой хотелось забыть о ней как можно скорее. В тот злополучный день, 10 августа, она ни слова не написала в синей тетради. Всё это было слишком ужасно, и даже бумаге она не решалась довериться. Но 11 августа она всё же сделала небольшую запись, и тот, кто её прочёл бы, не зная истории с вишнёвкой, не мог бы не содрогнуться от ужаса.
«Да поможет мне Бог вырастить этого мальчика! Сегодня он был хоть трезвый». Да, так там было написано. И ни слова больше. Но что можно подумать, читая такую запись? Что Эмиль редко бывает трезвым? Скорее всего, маме Эмиля хотелось рассказать всё, как было, да, видимо, она, как я уже говорила, не решалась этого сделать.
15 августа тоже есть небольшая запись:
Шестьдесят штук! Ты когда-нибудь слыхал, чтобы враз поймали столько раков? Шестьдесят штук – это огромная куча. Вот посчитай-ка до шестидесяти и сам убедишься, как это много. Эмиль был счастлив! Если тебе довелось когда-нибудь ловить раков в маленьком озере тёмной августовской ночью, то ты и сам знаешь, какое это увлекательное занятие и каким удивительным кажется всё вокруг! Лес обступает со всех сторон, а тьма такая, хоть глаз выколи, тишину нарушает лишь плеск воды, когда шлёпаешь босыми ногами вдоль берега и ты, конечно, промок до нитки. Но если у тебя есть факел, такой, как у Эмиля с Альфредом, то в его свете ты увидишь раков, больших чёрных раков, – они ползают между камнями по дну озера. И надо только протянуть руку, опустить её в воду, аккуратно схватить пальцами за спинку и одного за другим покидать в мешок.
Когда Эмиль и Альфред в предрассветных сумерках шли домой, у них было столько раков, что они с трудом тащили мешок, но Эмиль шёл бодро – то он что-то насвистывал, то напевал.
«Вот папа-то удивится!» – думал он.
Эмилю очень хотелось выглядеть в глазах папы дельным и умелым, но это ему редко удавалось. Надо, решил он, чтобы папа увидел всё это огромное скопище раков сразу же, как только проснётся. Поэтому он вывалил раков в большой медный чан, в котором Эмиль и сестрёнка Ида мылись в субботу вечером, и поставил этот чан в спальне возле папиной кровати.
«Вот радость-то будет, когда он, только открыв глаза, сразу увидит всех моих раков», – подумал Эмиль, лёг в постель в распрекрасном настроении и тут же заснул.
В комнате стояла тишина, она прерывалась только похрапыванием папы Эмиля и тихим шуршанием раков, копошившихся в баке.