Приключения Эраста Фандорина

Розалия Максимовна снова расплакалась, но теперь уже выбегать из комнаты не стала.

– Как дальше жить? Не подумала обо мне Лялечка, ни гроша не оставила. И обстановку не продашь – хозяйская…

– Покажите, где будуар Елены Семеновны, – сказал Гэндзи, поднимаясь.

Спальня Лорелеи разительно отличалась от простенькой комнаты Офелии. Тут были и китайские вазы в человеческий рост, и расписные японские ширмы, и роскошный туалетный столик с мириадом пузырьков, баночек, тюбиков перед тройным зеркалом, и много всякого другого.

Над пышным ложем висели два портрета. Один самый обычный – фотография бородатого мужчины в пенсне (очевидно, это и был покойный Матвей Натанович), а вот второе изображение Коломбину заинтриговало: смуглый красавец в кроваво-красном одеянии, с огромными полузакрытыми глазами восседал на черном буйволе; в руках он держал дубинку и петлю, а к ногам буйвола жались два устрашающих четырехглазых пса.

Гэндзи тоже подошел к литографии, но заинтересовался не ею, а тремя мертвыми черными розами, положенными сверху на раму. Одна была еще не вполне увядшей, другая изрядно пожухла, а третья совсем высохла.

– Господи, это еще кто такой? – спросила Коломбина, разглядывая картину.

– Индийский бог смерти Яма, он же Царь Мертвых, – рассеянно ответил Гэндзи, в упор глядя на позолоченную раму. – Глазастые псы высматривают добычу среди живущих, а петля нужна Яме, чтоб выдергивать из человека душу.

– «Царевич Смерть, приди в кроваво-красном облаченьи, подай мне руку, выведи на свет», – прочла Коломбина строки из последнего стихотворения Лорелеи. – Вот кого она имела в виду!

Но Гэндзи не оценил ее проницательности.

– Что за розы? – обернулся он к приживалке. – От кого?

– Это… – Она часто-часто замигала. – Разве упомнишь? Мало ли Лялечке цветов дарили? Ах да, вспомнила! Это она в последний вечер букетик принесла.

– Уверены?

Коломбине показалось, что Гэндзи слишком суров с бедной старушкой. Та вжала голову в плечи, пролепетала:

– Принесла, она сама принесла.

Кажется, он хотел спросить что-то еще, но взглянул на свою спутницу и, очевидно, понял, что она не одобряет его манер. Смилостивился над несчастной, оставил ее в покое.

– Благодарю вас, сударыня. Вы нам очень помогли.

Японец поклонился церемонно, в пояс.

Коломбина заметила, как, проходя мимо стола, Гэндзи незаметно положил на скатерть купюру. Устыдился? То-то.

Экспедиция была закончена. Коломбине так и не удалось установить, влюблен ли в нее Гэндзи, но на обратном пути она думала не об этом. Вдруг сделалось невыносимо грустно.

Она представила, что будет с папой и мамой, когда они узнают, что ее больше нет. Наверное, будут плакать, жалеть дочку, а после скажут, как мать Офелии: «Побыла на земле малое время и отлетела». Но им легче, чем Серафиме Харитоньевне, у них остаются еще сыновья, Сережа с Мишей. Они не такие, как я, утешала себя Коломбина. Их не подхватит шальной восточный ветер, не унесет на закат, навстречу погибели.

Так разжалобилась, что слезы потекли ручьем.

– Ну, как вам экскурсия? – спросил Гэндзи, посмотрев на мокрое лицо спутницы. – Может, все-таки поживете еще?

Она вытерла глаза, повернулась и расхохоталась ему в лицо. Сказала:

– Может, да, а может, нет.

Возле дома выскочила из коляски, небрежно махнула рукой и, легко постукивая каблучками, вбежала в подъезд.

Села за стол, не сняв берета. Обмакнула ручку в чернильницу и написала стихотворение. Получилось белым стихом, как у Лорелеи. И почему-то в народном стиле – из-за старушки-чиновницы, что ли?

Нет, не белой простыней – черным бархатом
Ложе брачное мое позастелено.
Ложе узкое, деревянное.
Всё в цветах – хризантемах и лилиях.
Что ж вы, гости дорогие, запечалились?
Что слезинки с лиц утираете?
Полюбуйтесь лучше, как светятся
Под венцом черты мои тонкие.
Ах вы, бедные, убогие, незрячие.
Вы всмотритесь-ка и увидите:
На постели, свечами обставленной.
Возлежит со мной рядом возлюбленный.
Как прекрасен его облик божественный!
Как мерцают глаза его звездные!
Его легкие пальцы так ласковы!
Хорошо мне с тобою, мой суженый.

Интересно, что скажет про стихотворение Просперо?

III. Из папки «Агентурные донесения»

Его высокоблагородию подполковнику Бесикову (В собственные руки)

Милостивый государь Виссарион Виссарионович!