Но тот и не думал задавать вопросы. Он сидел, не шевелясь, а где‑то, на самом дне его сознания, бушевала ярость. И эта ярость была настолько могучей, настолько дикой, что сила ее казалась необоримой; казалось, она вот–вот начнет выплескиваться наружу, сокрушая и сметая все на своем пути, но Роман тем не менее держал ее, держал крепко, умело, как опытный наездник норовистого жеребца, держал давно освоенным и уже не в первый раз опробованным способом — при расслабленном теле глубинным напряжением внутренних сил; лицо его при этом казалось со стороны спокойным, даже каким‑то равнодушным, только зрачки бешено сжимались и разжимались, как две пульсирующие черные капли. Сейчас он не видел полковника, он не способен был видеть что‑либо в эту минуту, все силы были брошены на подавление взбунтовавшихся эмоций, но каждой жилкой, каждой клеткой он ощущал тем не менее присутствие гостей в своей комнате. Каким‑то непостижимым способом он почувствовал, как вдруг судорожно напряглись тела полковника и майора, он словно бы увидел, как рука майора, отогнув край куртки, неторопливо поползла под мышку и задержалась там, вызывая какие‑то неприятные ассоциации. Словно набитая электричеством грозовая туча повисла в комнате на несколько секунд. А потом она как‑то само собой разрядилась, исчезла; ярость, проломив дно, стекла куда‑то в туманную, неподвластную осмыслению глубину, но не ушла совсем, осталась каким‑то неясным ощущением неудовлетворенности, готовая вернуться в любой момент. И тела полковника и майора сразу же расслабились, рука выскользнула из‑под мышки, опустилась мягко на широкую коленку и принялась барабанить по ней пальцами. И в это самое мгновение Роман поверил, поверил всему, что сказал сейчас полковник. И не потому, что эта информация исходила от такого высокопоставленного чина, и не потому, что он уже был морально к ней подготовлен — к чему‑то подобному он был подготовлен всегда, с самого своего рождения, с той минуты, когда его эго, импульсивное и жадное, утвердилось здесь, в этом мире, своим физическим материальным воплощением. Он сам не смог бы объяснить, почему он поверил. Это была мгновенная вспышка, озарение, озарение ослепительное и обнажающее, озарение долгожданное — закономерный результат непрерывного и, казалось, бесплодного трения бесформенных пластов эмоций и ассоциаций. И осмысление причин этого озарения никак не могло быть сиюминутным. Оно требовало многих часов, быть может дней, и оно требовало полного, безоговорочного одиночества. Сейчас же нужно было продолжать беседу. Его уже не удивляло присутствие этих странных людей. Что‑то они знали о нем, что‑то такое, о чем он пока лишь смутно догадывался. И эта тайна неудержимо разжигала его любопытство, побуждала изливать вопросы, но, подчиняясь какому‑то внутреннему наитию, он решил не торопиться. Не он пришел к ним, а они к нему. Не он от них ждет чего‑то, а они от него. Пусть они и ведут игру, а он форсировать события не намерен.
— Я вижу, вы в затруднении, — сказал полковник своим прежним проникновенным голосом. — Конечно, трудно сразу вот так принять все это, но… Неужели у вас нет ни одного вопроса?
Роман внутренне усмехнулся и, тщательно подбирая слова, сказал очень тихо:
— Допустим… Допустим, я поверил во все это… Допустим, все сказанное вами — правда, прошу прощения. И все эти непонятные убийства и выводы о катастрофе, на мой взгляд, изрядно преувеличенной. Все это теоретически возможно. Теоретически, если уж на то пошло, все возможно. Кстати, газеты трещат об этом уже третий месяц. Вторжение из космоса и конец света — их излюбленные темы… Но вот что мне, Андрей э–э… Валентинович, очень бы хотелось знать — какое я, рядовой обыватель и скромный учитель физики, могу иметь ко всему этому отношение? Я вот сижу тут, соображаю своим скудным умишком, и ничегошеньки мне в голову, окромя банальной фразы «спаситель человечества», не лезет. Но, честно говоря, природная скромность не позволяет мне заноситься столь высоко. Да и, признаться, превращаться в участника дешевого боевика тоже не возникает особой охоты… Может, вы все‑таки просветите меня в нужную сторону?
Лицо полковника с каждым словом Романа снова становилось все более и более виноватым. Когда Роман закончил, Свиридов шумно вздохнул и принялся барабанить пальцами по крышке стола.
— Напрасно вы иронизируете, Роман Васильевич, — сказал он тоже очень тихим голосом. — Я ведь предупреждал вас, что не нужно делать скоропалительных выводов. Через несколько минут вы все узнаете. Вопросов, касающихся моей информации, я так полагаю, вы не имеете?.. Ну, ладно. — Полковник повернулся к лысому, который с по–прежнему кротким видом разглядывал пространство перед собой. — Александр Леонидович, вам слово.