Гурыня успокоился. Он уже забыл про досадное недоразумение, обрел душевное равновесие.
— Тут главное чего? — спросил на Багу.
— Где? — поинтересовался Бага туповато.
— Да не где, падла, а что? Понял?! Отвечай, туг главное — чего?!
— Не зевать! — ответил Бага.
— Дурак! Это и так ясно! — Гурыня начинал снова злиться. — Тут главное — скорость! Понял, падла?! Штурм и натиск! Вот так! Усек?!
— Так точно! — заверил Бага.
— Во-о, умнеешь прям на глазах!
— Рад стараться!
Гурыня повернул к Баге маленькую змеиную головку.
— А ты мене нравишься, малыш! — сказал он как-то по-отечески. — Я думаю, ты верно понимаешь службу.
— Так точно! Стараемся! — отчеканил Бага.
Гурыня засопел. Чуть ли не впервые в жизни на его щеку стала наворачиваться слезинка. Но… так и не навернулась.
— Какие будут вопросы? — как бы в поощрение поинтересовался он дружелюбно и снисходительно.
Бага замялся, побаиваясь неосторожным словом снова вызвать неудовольствие начальства. Но потом осмелел.
— Скоко нам еще трястись-то?! — спросил, заранее ожидая затрещины и прикрывая глазенки.
— Не волнуйся, малыш! — ответил Гурыня уверенно. — У мене, падла, все рассчитано. Точно в назначенный час прибудем к цели! Ты мене, падла, главное врага не прозевай! Вот что! А за старания я тебе… я тебя, Бага, к награде представлю! — и немного помолчав, подумав, что представлять-то некуда и некому, добавил: — И сам награжу!
— Премного благодарен! — почти заорал на всю машину Бага Скорпион.
Так, что Дюк с Громбылой с перепугу проснулись.
Машину трясло, бросало из стороны в сторону. Но Гурыня у не сбавлял.
Орали, входя все в больший раж, притопывая ногами в такт, размахивая руками. И громче всех орал Хреноредьев.
Пак с Бубой Чокнутым подхватывали лужеными глотками, с залихватским прикриком, с лихим посвистом:
Инвалид выводил чисто, высоко, по-соловьиному. А подхватывал со всеми вместе — басисто и разухабисто. Получалось, откровенно говоря, здорово. Знали бы раньше в поселке про такие таланты, быть бы там своему хору. Может, и совсем иначе бы пошли тогда дела.
Буба Чокнутый старался перекричать всех. А то, понимаешь, забыли, что он самый главный! что он избранник народный! Хотя все — и присутствующие и отсутствующие — хорошо помнили, что избрал-то Буба себя сам. Но он избрал, он и внушил себе идею народного избранничества, он и уверовался в ней глубоко-глубоко, так, что не разуверишь. А стало быть, во всем надо было первым выходить.
И все вместе снова ударяли:
Пак понимал, что Чокнутого снова заносит. Но так хорошо шагалось, что он не мешал творческой инициативе певцов — пускай выкричатся вволю, пускай выложат все заветные думы, страдания! Тогда, может, и впрямь — пробьются они, выйдут и к народу, и на простор, и вообще забрезжит наконец хоть что-то светлое впереди… Сколько же можно в потемках шагать, не зная, куда и зачем?!
Но сам Пак выводил свое, — нутряное:
И все вместе снова ударяли:
Таким образом они отмерили ровно двенадцать километров. И после этого прошли еще немного. До того самого места, где в трубе зияла огромная дырища, ведущая не в соседнюю трубу, а в сужающуюся земляную нору. В темнотище не было видно толком, что это за нора, куда ведет. Может, здесь вообще было гиблое место.
— Надо вернуться, едрена вошь, и выбраться по лесенке, — предложил Хреноредьев.
— Ты уже выбирался, — напомнил ему Пак.
— Да-а? — удивился инвалид. — Вот, едреный склероз! А ку-ды ж тогда?!
— Куды, куды! — взбеленился Буба. — Туды, балбесина! — и указал в сторону норы. — Куды ж еще, недоумок хренов!
Пак сразу же втиснулся между спорщиками. И вовремя — инвалид тут же остыл.
— Вот ты и лезь первым! — сказал он Бубе торжествующе.
— А я везде первый! — заявил Чокнутый высокомерно.
И полез в нору.
Пак с Хреноредьевым обождали минуты три. Вроде бы все было тихо и спокойно. Тогда они тоже приблизились к входу в нору. Хреноредьев тихо позвал:
— Буба, едреный избранник, ты где есть-то?!
— Проходите, проходите, сотоварищи! — отозвался Буба казенно. — Не задерживайтесь!
Пак пошел в нору. Хреноредьев за ним.