«Приключения, Фантастика» 1995 № 02

— Легче убить и поэта и генерала.

— А я ни то ни другое. Знаешь, я недавно понял, что я и есть современный Чичиков. Американский Чичиков.

— Не бери в голову. Ты больше похож на русского Фауста, но слово «русский» предполагает совершенно иной сюжет…

Я вдруг вспомнил, как Лена направила на меня индикатор Сэма Дэвилза и в ее руках он горел зеленым светом. Совсем иной сюжет?

4

СОН

Видно, худо моим братовьям:
Полотенца их кровью набрякли,
Там и сям по махровым краям
Отвисают багровые капли.
Я же меч свой никак не найду —
Заплутала нечистая сила,
Наслала маету-колготу,
Морок в очи мои напустила
Я мечусь — а меча нет как нет!
И вокруг — словно вата густая,
Вязнут пальцы во всякий предмет,
Вяжет сон к братовьям не пуская…

Стихи Михаила Федосеенкова я читал в электричке. Андрей дал в дорогу. Раньше я думал, что поэты живут только в столицах, называются Евтушенками и Вознесенскими и получают премии ленинского комсомола. А теперь не мог вспомнить ни единой строчки столичных знаменитостей. По моей теории — их стихи не были частью души. Набор умствований в рифму и только. Глядя в вагонное окно, я вдруг понял, что эту «провинциальную», но вечную красоту многим столичным мэтрам выразить не дано. Они больше любят весь мир в целом и себя в нем, нежели его малую неповторимость и себя как ничтожную былинку в ней.

Если эта природа удобопревратна
И с греха первородного повреждена,
То понятно, откуда кровавые пятна
Посреди златотканого полотна.

То понятно, с чего над моей головою

Стонут в роще деревья на все голоса,
А поверх — от вселенского плача и воя
Захлебнулись как будто в себе небеса…

Я готов оплатить эти горькие грозди,

Эти стоны берез, в мятеже облака, —
Пусть ладони прошьют мне за пращуров гвозди,
Но сперва красоты пусть коснется рука!

«Сентябрьское» в апрельском поезде… Потом я читал стихи Андрея…

Поезд приближался к станции Кмышев. Серая, будто поседевшая за зиму, земля на обнаженных полях отражалась в пасмурном небе. Грязное стекло вагона скрадывало первую зелень. Было еще безнадежно далеко до лета, но все же я вспомнил: луг — зеленое озеро — с петляющей посередине тропой. Я вспомнил окна, из которых ветер махал белыми кружевными занавесками. А когда спросил у бабы Лины, был ли я здесь, она хитровато улыбнулась и ответила:

— Раз помнишь — значит был, а будет надо — еще придешь.

Потом она долго молилась перед образами, долго собирала из разных пучков травы и коренья, бросала их в кипящую воду, что-то приговаривая. Заставила меня принести чистой воды из колодца и налила ее в трехлитровую банку. Еще раз перекрестилась на образа:

— Господи, благослови. — И повернувшись ко мне, сказала.

— Плохо, что ты некрещеный. Евангелия-то хоть читал?

— Андрей дал, читал.

Потом успокоила сама себя:

— Ну, а коли некрещеный, то и спросу с тебя меньше. У знахарей-то лечиться грех. Вон тебя как бесы облепили Да замучили. Зачем к экстрасенсам ходил? И что за моду нынче взяли, чуть что — к самому дьяволу за микстурой пойдут, прости, Господи.

— А ты — баба Лина?.. — не успел спросить.

— Я — божий одуванчик, девяносто лет мне. Не я лечу, Бог исцеляет, да и то не всех. А говоришь, Евангелие читал. Христос и апостолы денег за врачевание не брали, исцеляли Духом Святым, а не какими-то бесовскими энергиями. Ну да ладно, сядь вон там, сиди тихо и не перебивай, а то все насмарку будет. — И зашептала скороговоркой над водой…