«Приключения, Фантастика» 1995 № 03

Чумак долго лежал не шевелясь, затем открыл глаза и осторожно, в несколько коротких движений, повернул голову. Шатер над его головой посерел и распался на отдельные ветки и листья, причем листья казались пожухшими. Чумаку подумалось, что и сам он пожух, хотя тело было влажным и липким, точно гады обтерли об него слизь с себя. Выбравшись из ложбины, он пополз вниз по склону.

Солнце еще не взошло, но уже было светло. Волы лениво щипали траву, а комолый, фыркая, пил воду из ручья. Они даже не обратили внимания на человека, обогнувшего их.

— Где тебя черти носят?!

Чумак испуганно вздрогнул, медленно обернулся и увидел обозного вожака, который гневно накручивал длинный желтоватый ус на скрюченный указательный палец.

— Костер потух, волы в мыле и крови — ты что, всю ночь по кустам их гонял?! Ах, ты… — Вожак вдруг дернул ус, будто хотел вырвать его, и удивленно уставился на голову молодого чумака. — Так-так… — понимающе произнес он и смотал с пальца ус. — Ты иди поспи, а кулеш я сам сготовлю.

— Не хочу, — буркнул молодой и пошел к роднику.

Вода была студеной, а на вкус — не оторвешься. Заныли зубы, и чумак отпал от родника, перевел дух. Наклоняясь к воде по-новой, увидел свое отражение и поразился тому, что волосы от темени ко лбу будто выстригли, оголив белую кожу. Дотронулся: нет, не выстригли, вырвал одну волосину. Она была белой.

Подойдя к своему возу, он сел на землю, прислонившись спиной к заднему колесу, пахнущему дегтем. Напарник уже проснулся, но вставать не собирался, кряхтел и ворочался. Громко чихнув, он задал вопрос, который молодой чумак не расслышал, потому что неотрывно смотрел на каменную бабу на вершине кургана. Первые солнечные лучи выкрасили ее в багряный цвет, точно облили молодой кровью, горячей, испаряющейся, образующей вокруг бабы золотисто-красный ореол дивной красоты, который манил рассмотреть его вблизи.

— Ты куда? — окликнул вожак, помешивая деревянной ложкой варево в котле.

— Туда, — не оглядываясь, махнул молодой чумак в сторону кургана.

— Не долго, скоро снедать будем.

Молодой чумак ничего больше не сказал, побежал быстрее. Поднявшись на вершину кургана, он не увидел ореола, как будто баба всосала его оспинами, а серо-желтая безглазая, безносая и безухая голова ее словно бы отворачивалась от человека, боясь встретиться с ним взглядом. Чумак медленно ходил вокруг нее, а она незаметно отворачивалась. Он неожиданно даже для самого себя рванулся вперед — и заметил, как громоздкий, вросший в землю истукан начал поворачиваться, понял, наверное, что не успеет, и, скрипнув жалобно камнем о камень, затих смиренно. Отворачивалась баба потому, что не хотела показывать нож, который торчал в ней, вогнанный глубоко, даже резная деревянная рукоятка влезла наполовину и покрылась чем-то бурым и рыхлым, похожим на ржавчину. Чумак перекрестил себя, затем — рукоятку и опрометью кинулся к табору.

МИРОШНИК Рассказ

Мирошник — пожилой кряжистый мужчина с волосами, бровями и бородой пепельного цвета (когда-то темно-русыми, а теперь выбеленными сединой и мукой) — сидел при свете лучины за столом перед пузатой бутылкой красноватого стекла, чаркой, наполненной на треть водкой, огрызком луковицы и недоеденным ломтем ржаного хлеба в просторной горнице, в которой царили беспорядок и грязь, потому что давно не хозяйничали здесь женские руки, а у мужских были свои заботы. Из горницы вели две двери: одна во двор, а другая в мельницу водяную, сейчас не работающую, но поскрипывающую тихо и тоскливо какой-то деревянной деталью. Когда скрип на миг смолк, мирошник поднял чарку, долго смотрел в нее мутными, будто присыпанными мукой, глазами, потом выпил одним глотком и крякнул; но не смачно, а грустно и обиженно: жаловался ли, что жизнь у него такая поганая, или что водка заканчивается — кто знает?

— Апчхи! — словно в ответ послышалось из-под печки.

— Будь здоров! — по привычке пожелал мирошник.

— Как же, буду! — недовольно пробурчал из-под печки домовой и зашевелился и заскреб когтями снизу по половицам.

— Не хочешь — не надо, — примирительно произнес мирошник и захрустел огрызком луковицы, заедая его хлебом. Крошки он сгреб ладонью со стола к печке. — На, и ты перекуси.

Домовой заскребся погромче, потом недовольно хмыкнул и обиженно сказал:

— И все?!

— Больше нет. Сам, вишь, впроголодь живу.

— Бражничать надо меньше, — посоветовал домовой.

— Надо, — согласился мирошник. — Было бы чем заняться, а то сидишь, сидишь, как кикимора на болоте, поговорить даже не с кем.

— Ага, не с кем! — обиженно буркнул домовой. — Смолол бы чего-нибудь, а? Я бы хоть мучицы поел.

— Нечего молоть. Вот новый урожай подоспеет… — Мирошник тяжело вздохнул.

— Апчхи! — подтвердил домовой, что не врет человек, громко и часто застучал лапой, как собака, гоняющая блох.

— Будь здоров! — опять по привычке пожелал мирошник.

Домовой пробормотал в ответ что-то невразумительное, поерзал чуток и затих, наверное, заснул.