Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.]

На берегу реки почва под домами была уже настолько подмыта, что эти лачуги каждую минуту могли обрушиться в воду. Люди из них уже выбрались. Под двумя лачугами подмытый берег острым углом навис над рекой; там еще жили люди, но это было очень опасно, потому что иногда почва обваливается сразу на огромном пространстве, увлекая за собой не один, а несколько домов. Подобные города вечно должны пятиться назад, так как река неустанно гложет и размывает их.

Чем ближе время подходило к полудню, тем больше скоплялось на улицах телег и коней, и ежеминутно прибывали все новые фургоны и брички. Семьи поселян привозили с собою обед и тут же в телегах закусывали.

Времени до вечера оставалось еще много. Я пошел к цирку и бродил у заднего края палатки, пока не ушел сторож; тогда, приподняв парусину, я бесцеремонно нырнул внутрь.

Цирк был великолепный. Такого замечательного зрелища я никогда в жизни не видал. Мужчины в одном нижнем белье и в фуфайках, без сапог и стремян, скакали на конях, а рядом с ними тоже на конях танцевали красавицы, в розовых коротеньких юбочках и корсажах, осыпанных брильянтами и золотом на миллионы долларов. Это было удивительное зрелище!

Потом на всем скаку дамы и мужчины вставали на седлах, красиво и грациозно раскачиваясь. Мужчины казались такими статными, стройными, а у дам розовые лепестковые юбочки развевались вокруг бедер и делали их похожими на прекрасные зонтики. Публика хлопала в ладоши, кричала и бесновалась.

Потом опять появились разные господа и стали показывать удивительные фокусы, а клоун в это время выделывал такие уморительные штуки и говорил такие забавные вещи, что все покатывались со смеху. Вдруг какой-то пьяный стал пробираться на арену цирка, хвастаясь, что он тоже умеет ездить верхом не хуже всякого другого. Все уговаривали его, удерживали, но он и слушать никого не хотел. Представление, разумеется, остановилось. Публика смеялась над пьяным, некоторые даже бросились вниз на арену и хотели вывести его вон, но хозяин цирка остановил их и произнес краткую речь, в которой выразил уверенность, что все можно уладить спокойно и что если этот господин перестанет ругаться, то ему будет позволено прокатиться верхом на лошадке. Пьяный полез на лошадь, но только что он уселся, как лошадь встала на дыбы и давай вертеться, скакать и подкидывать своего седока, так что даже двое прислужников, повисших у нее на уздечке, не могли удержать ее. А пьяный уцепился за гриву, и при каждом прыжке ноги его взлетали на воздух. Зрители вскочили с мест, кричали, хохотали до слез.

Наконец, несмотря на все усилия прислужников, лошадь вырвалась и помчалась по арене; пьяный лежал на седле и свешивал поочередно то одну, то другую ногу до самой земли, а зрители помирали со смеху. Но мне было не до смеха. Ведь этот несчастный каждую минуту мог разбиться. Вот он уселся в седле как следует и, все еще пошатываясь, ухватился за уздечку. Через минуту он уже стоял прямо на седле, выронив уздечку и скрестив руки на груди, а лошадь продолжала скакать во весь опор. Вдруг он стал быстро-быстро сбрасывать с себя платье: сюртуки, жилетки так и мелькали перед глазами, — можете себе представить, он сбросил с себя семнадцать сюртуков! И вдруг перед нами очутился красивый, нарядный наездник, он ловко стоял на лошади, точно и не был пьян, и махал над головою хлыстом; потом соскочил с лошади на всем ходу, раскланялся и, приплясывая, убежал в свою уборную. Вся публика била в ладоши и ревела от изумления и восторга.

Только хозяин цирка, догадавшись, что его так ловко околпачили, скорчил недовольную рожу. Оказалось, что это был его собственный наездник, придумавший такую ловкую штуку. А хозяин и не знал ничего. Я тоже был страшно удивлен, узнав, что меня так удачно надули, но ни за какие деньги не согласился бы быть на месте хозяина. Мне кажется, лучше этого цирка не бывает на свете. Я, по крайней мере, был страшно доволен.

В этот же вечер состоялось и наше представление, но к нам собралось не более двенадцати зрителей, так что нам едва удалось покрыть расходы. Зрители страшно хохотали во время представления, и герцог был ужасно обижен. Все они ушли, не дождавшись конца, за исключением одного мальчугана, который заснул.

Герцог утверждал, что эти арканзасские олухи ничего не смыслят в Шекспире, что им нужно что-нибудь грубое — низменную, пошлую комедию или даже что-нибудь похуже.

— Теперь я знаю, что им понравится, — прибавил он и на следующее утро, взяв большие листы оберточной бумаги, намалевал черной краской афиши и расклеил их по городу.

На афишах было написано следующее: