Приключения юнги

Дежурный заверил Левшина, что он готов сделать для него всё на свете, но что неслужебные депеши передаются в последнюю очередь, а очередь довольно длинная. Ведь на флоте идёт такая большая работа — сами понимаете, что такое тактические занятия… На всякий случай дежурный предложил старику написать свои несколько слов.

Фёдор Степанович сел писать, заполнил листок служебного блокнота, сосчитал слова, рассердился, пробормотал, что у него получилась не депеша, а роман с продолжением, разорвал листок и ушёл не попрощавшись. Дежурному осталось только пожать плечами и вернуться к текущей работе.

Вечернюю наружную вахту блокшива в этот ненастный вечер стоял минёр комсомолец Бакланов. Вахта была спокойная. Бакланов мечтал об очередной поездке в Ленинград и прислушивался к шуму ветра. Штормило, вода в гавани прибывала. В такие ночи Бакланов особенно охотно совершал мысленные прогулки по широким проспектам любимого города.

Вдруг из темноты раздался скрипучий, хриплый голос:

Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!

Голос приближался к блокшиву.

Бакланов сердито осведомился у певца:

— Кто авралит на стенке?

Из темноты вынырнул Фёдор Степанович. Он взбежал на борт блокшива, выслушал рапорт Бакланова, узнал, что за время его отсутствия на корабле ничего особенного не произошло, и вдруг сказал:

— Виктор и его товарищ лодку «синих» обнаружили. Молодцы ребята!.. И вообще много чудес на свете. Жаль, что Костин в походе. Весьма жаль!.. Много чудес на свете…

Он не добавил ни слова, ушёл к себе, шагал по каюте, напевая про «Варяга», и, по-видимому, был очень доволен.

РАЗГОВОР ИГОЛКИ С НИТКОЙ

Алексей Иванович Щербак закончил обход, убедился, что каждый предмет занимает именно то место, какое раз и навсегда отведено ему на корабле, удовлетворённый вернулся в каюту и увидел, что Митя ещё не спит. Взволнованный печальными и радостными событиями дня, Митя ворочался с боку на бок и прислушивался к малейшему шуму на корабле. Боцман прочитал ему краткое наставление о пользе своевременного отдыха и занялся своими делами. Как настоящий моряк, он считал безделье позором и никогда не терял времени попусту. Щербак достал синие фланелевки, чёрные клёши, бушлаты, голландки и приступил к осмотру гардероба: пробовал, крепко ли держатся пуговицы, внимательно рассматривал ткань на локтях и коленях, затем размотал почти половину катушки, сложил толстую нитку вдвое, провёл по ней кусочком воска, надел напёрсток и принялся чинить, штопать, пришивать. Его лицо стало торжественным.

— Ты всё не спишь? — спросил Алексей Иванович, не поднимая глаз.

— Нет, мне не хочется спать, дядя Алёша.

— А что ты слышишь?

— Я? Волны хлюпают…

— Да, волна плещет. Ещё что?

— Наверху кто-то прошёл.

— Вахтенный, наверно. А ещё?

— А ещё… больше ничего…

— Зрение у тебя, Митя, приличное, даже, можно сказать, отличное, а слух, видать, неважный: не слышишь ты разговора иголки и нитки.

— Так они же не умеют разговаривать, они неживые, — усмехнулся Митя.

— Это правда, — согласился боцман. — Правда, но не совсем. Хоть и неживые, а разговаривают. Для того чтобы их услышать, надо кое-что в голове иметь. Я вот работаю иголкой, слушаю, и время идёт незаметно.

Митя поднял голову. Он любил рассказы Щербака. На берегу боцман нередко рассказывал мальчику любопытные истории.

— Ты имей в виду, Митя, — начал боцман, — что иголка штука колючая, с длинным язычком. Она только и ищет, к чему бы придраться. То ли дело нитка! Это особа солидная и учёная. У неё одна забота — зашить каждую дырочку, чтобы всё было аккуратное, порядливое. Признаться, я нитку уважаю больше, чем иголку, но уж так повелось: где нитка, там и иголка. Как только они сойдутся, начинается спор-разговор, а я удивляюсь: откуда что берётся. «Так-так, — пищит иголка. — Опять заставили меня пришивать ленточку к бескозырке. Это возмутительно! Хоть оторвите моё ушко, хоть сделайте из меня глупый тупой гвоздик, а я не могу понять, какая польза от этих ленточек с золотыми надписями и якорьками. Детское украшение — и ничего больше!» Так говорит иголка. А что отвечает нитка?

— Не знаю, — прошептал Митя. — Я в первый раз их слышу…