Приключения капитана Коркорана

— Милостивый государь! — сказал Коркоран, сжалившись над его треволнением. — Перестаньте звонить. Этот служитель, наверное, поссорился с Луизон и убежал из зала.

— С Луизон! — воскликнул президент. — Следовательно, у этой молодой особы очень нехороший характер?

— Нет! Нельзя сказать, чтобы был дурной характер. Но надо уметь с ней обходиться. Вероятно, он грубо к ней отнесся, а она так молода, что тотчас же вспылила.

— Так молода? Сколько же лет мадемуазель Луизон?

— Самое большее — это пять лет.

— О! В таком возрасте легко с детьми управиться!

— Не думаю! Она иногда царапает, даже кусает…

— Но в таком случае, сударь, необходимо перенести ее в другой зал! — сказал президент.

— Это очень трудно! — возразил Коркоран. — Луизон чрезвычайно своенравна. Она не привыкла к каким-либо противодействиям. Родилась она под тропиками, и этот жгучий климат еще более усилил пламенность ее темперамента…

— Однако, — сказал президент, — мы уже достаточно поговорили о мадемуазель Луизон. В Академии имеются более важные дела. Я возвращаюсь к вопросам, которые я намеревался вам предложить. Вы сильной комплекции?

— Полагаю, что весьма сильной. Два раза я заболевал холерой и однажды испытал, что такое желтая лихорадка, а между тем, как видите, остался цел и невредим. У меня целы все тридцать два зуба, а что касается моих волос, прикоснитесь к ним, чтобы убедиться, что это не парик.

— Прекрасно! А силой вы обладаете?

— Как вам сказать? Немного менее чем мой покойный отец, но все же достаточно для ежедневного обихода.

Говоря это, он, осмотревшись кругом себя, подошел к окну, в котором были толстые железные пруты, и, выдернув без всякого труда один из них, согнул, как палочку сургуча, нагретую на огне.

— Черт возьми! Вот силач! — вскричал один из академиков.

— Это пустое! — спокойно возразил Коркоран. — Но если вы мне укажете тридцати шести дюймовую пушку, я охотно соглашусь донести ее до вершины горы Фурвиер.

Восхищение присутствующих начинало принимать оттенок ужаса.

— Я полагаю, вам случалось участвовать в перестрелке? — спросил президент.

— Да! Более двенадцати раз. В морях Китая и Борнео, как вам, вероятно, известно, капитан торгового судна всегда вынужден иметь на палубе несколько орудий для защиты от пиратов.

— И вам приходилось их убивать?

— Защищаясь, я вынужден был убить по крайней мере от двухсот до трехсот человек. О! Конечно, я не один участвовал в этой работе, и на мою долю пришлось не более двадцати пяти или тридцати человек, а все остальное произведено было моими матросами.

В этот момент заседание было прервано, так как в соседней зале раздался шум нескольких опрокинутых стульев.

— Это невыносимо! — воскликнул президент. — Надо посмотреть, что там происходит.

— Я же вам говорил, что нельзя выводить из терпения Луизон! Согласны вы, чтобы я привел ее сюда и успокоил? Она не может жить без меня и не в силах переносить мое отсутствие.

— Сударь! — ответил ему несколько ядовито один из академиков. — Когда у вас имеется сопливое дитя, ему почаще вытирают нос, если оно дерзкое и крикливое, его укладывают в постель, но его не приводят в переднюю здания, в котором помещается ученое собрание.

— Вы не имеете надобности предложить мне еще какие-либо вопросы? — ответил, нисколько не смущаясь, Коркоран.

— Извините, сударь, — возразил президент, укрепляя указательным пальцем правой руки золотые очки на переносице. — Как вам сказать… Вы храбры, сильны и крепкого, здорового сложения… это вполне очевидно… Вы ученый, и в этом вы нас убедили, бегло говоря по-индусски, языка которого мы совершенно не понимаем… Но вот в чем дело… как бы это выразить… достаточно ли вы хитры и ловки, чтобы путешествовать среди этих народностей, отличающихся коварством и жестокостью? Как бы ни было велико желание Академии присудить вам приз, предоставленный нашим знаменитым другом Деларошем, как бы страстно ни стремилась Академия разыскать знаменитую Гурукарамту, которую тщетно искали англичане по всему полуострову Индии, однако мы признаем делом совести подвергать опасности жизнь настолько драгоценную, как ваша…

— Хитер я или нет, это я не знаю, — прервал речь президента Коркоран. — Но я твердо знаю, что череп этот, череп бретонца из Сен-Мало, а эти кулаки тяжелее чугуна, револьвер мой отличной фабрики и мой шотландский кортик закален неподражаемо, и никогда в жизни я не видел, чтобы какое-либо живое существо осмелилось безнаказанно наложить на меня руку. Предоставляю трусам прибегать к хитростям. В роду Коркоранов каждый грудью прокладывает себе дорогу вперед.

— Однако, что это опять поднялся такой ужасный шум? — сказал президент. — Надо полагать, что это опять мадемуазель Луизон забавляется? Пойдите, милостивый государь, успокойте ее, или пригрозите ей розгами, потому что терпеть такое поведение нет возможности.

— Ici, Луизон, ici![2] — крикнул Коркоран, не вставая с кресла.