Приключения капитана Коркорана

Зрительная труба шотландца висела на груди его. Потому ли, что кайман был страшно обжорлив и не успел разглядеть, что он глотает, или по другой причине, но труба стала поперек горла пресмыкающегося, так что он не мог проглотить молодого человека, а также не мог подняться со дна на поверхность воды, чтобы дышать свободнее, и таким образом он издох благодаря обжорству. Несколькими днями позже каймана нашли на берегу вместе с мертвым Макинтошем, застрявшим в его пасти…

— Милостивый государь! — прервал Коркорана президент Академии. — Мне кажется, что вы заметно уклоняетесь от предмета нашего желания. Вы нам обещали сообщить историю Луизон, но не историю зрительной трубы Макинтоша.

— Милостивый государь! — почтительным тоном отвечал капитан. — Я тотчас возвращусь к истории Луизон… И так было около двух часов пополудни, когда я внезапно был разбужен ужасными криками; я поднялся, подготовил ружье и терпеливо ждал появления неприятеля. Крики эти испускали мои малайцы, прибежавшие в сильном испуге и искавшие убежище в моей телеге.

— Господин, господин! — сказал один из них. — Вот уже приближается владыка! Берегитесь!..

— Какой владыка?

— Господин тигр!

— Ну что же, тем лучше. Мне не придется его искать. Посмотрим на этого страшного владыку!

Говоря это, я спрыгнул на землю и пошел на встречу неприятеля. Видеть его еще нельзя было, но его приближение угадывалось по страху и бегству всех других животных. Обезьяны спешили влезть на деревья и с высоты этих обсерваторий делали ему гримасы, точно желая раздразнить его. Некоторые более смелые даже бросали в него кокосовыми орехами. Что касается меня, я только мог угадать направление, по которому он шел, по шуму листьев, искомканных его лапами. Мало-помалу этот шум был очень близок от меня, и, так как дорога была настолько узка, что только одна телега могла проехать по ней, я начинал уже опасаться, что увижу его слишком поздно и не буду иметь достаточно времени для прицела, так как густота чащи леса его от меня совершенно скрывала.

По счастью, я тотчас догадался, что он уже прошел мимо, не видя меня, и что он попросту шел к реке, чувствуя жажду. Наконец я его увидел. Пасть его была окровавлена, вид его был совершенно довольный, с походкой, как у капиталиста, идущего после превосходного завтрака выкурить сигару на Итальянском бульваре. Так как он был в десяти шагах от меня, заслышав сухой треск взведенного мною курка, он казался немного обеспокоенным. Наполовину повернув голову, посмотрел на меня сбоку и, заметив меня сквозь разделявший нас кустарник, остановился, точно размышляя.

Я не спускал с него глаз; но чтобы убить его одним ударом, надо было попасть в лоб или в сердце, а между тем он стоял вполоборота как знатный тигр, позволяющий снимать себя фотографу.

Так или иначе, но в этот день божественное Провидение избавило меня от печального убийства, так как этот тигр, или, вернее, эта тигрица, была не кем иным, как моей дорогой и прелестной подругой, эта кроткая Луизон, которую вы видите, слушающую нас внимательно, насторожив уши.

Луизон тогда, очевидно, хорошо позавтракала, это оказалось большим счастьем как для нее, так и для меня. Она думала только о том, чтобы покойно переварить пищу, и потому, поглядев на меня в течение нескольких секунд сбоку… вот поглядите, господа, вот именно так, как она в эту минуту смотрит на господина секретаря…

При этих словах секретарь встал и сел позади президента.

— Тигрица, — продолжал Коркоран, — медленно шла к реке, протекавшей в нескольких шагах от меня. Но вдруг я увидел изумительное зрелище. Луизон, шедшая до сего времени невозмутимо спокойно и величественно, вдруг остановилась и, вытянувшись во весь рост, припала брюхом к земле и продвигалась вперед чрезвычайно медленно и осторожно, чтобы никто ее не видел и не слышал, около длинного и толстого ствола дерева, распростертого на песке на берегу Макинтоша.

Я шел позади ее, готовясь выстрелить при первом благоприятном моменте. Но я был крайне изумлен, подойдя к этому стволу дерева, так как увидел, что оно обладало лапами и покрыто было чешуей, блестевшей под лучами солнца; глаза были закрыты, а пасть полуоткрыта.

Это был крокодил, спавший на песке, под горячими лучами солнца, сном праведника. Он спокойно похрапывал, как храпят крокодилы, не имеющие на совести какого-либо недоброго дела.

Этот сон, эта поза, полная грации и неги и не знаю что еще, по всей вероятности, ввели Луизон в искушение. Я видел, как раздвинулись и шевелились ее губы; она смеялась, как шалун-школьник, намеревающийся ловко подшутить над своим школьным учителем. Она осторожно и тихо засунула всю лапу в пасть крокодила, пытаясь вырвать язык этого сони и полакомиться им в виде десерта, так как Луизон была отъявленной лакомкой, а это порок ее пола и ее возраста.

Но она очень строго была наказана за свое злобное намерение.