Приключения Каспера Берната в Польше и других странах

– «И пусть никто не требует от гипотез астрономии безусловной достоверности. Астрономия вовсе не желает давать ее! Если же кто-нибудь примет за правду то, что измышлено автором для иных целей, то благодаря знакомству с этим учением он сделается лишь еще глупее, чем был раньше! Всего наилучшего, читатель!»

Прочитав эту заключительную часть предисловия вслух, Вацек потом еще раз пробежал ее глазами. Затем, не веря себе, медленно снова прочел это место вслух. И только тогда поднял глаза на епископа.

– Как мог Миколай Коперник написать эти строки? – спросил Тидеман Гизе. – Не волнуйся, сын мой, всё, что ты прочитал нам вслух, перечти еще раз про себя, подумай хорошенько и скажи, как мог он написать это предисловие?!

Каспер Бернат беспокойно пошевелился в кресле.

– Ваше преосвященство, – сказал он с мольбой, – я воспитал сына в уважении и благоговении к светлому образу Учителя… Вы помните, так я называл отца Миколая в молодости. Вацек прилежно занимается астрономией, изучил главу труда Коперника «Об углах», он даже разрешал себе время от времени пересылать отцу Миколаю свои чертежи и вычисления…

– Я знаю, – сказал Тидеман Гизе.

– И вот книга Коперника перед нами. Книге предпослано предисловие. Оно, на взгляд Вацека, призвано полностью отражать взгляды Учителя на свой труд. Но мне не хотелось бы…

– Почему Коперник написал такое предисловие? – спросил, кладя руку Вацку на плечо, епископ хелмский. – Ты смотришь на эти измятые листы? Я вырвал их из книги, потому что мне пришлось не по душе, как излагаются в предисловии взгляды на науку астрономию… Однако возможно, что Миколай это сделал, чтобы защитить свое детище от нареканий… Может быть, мучившая его за последние годы болезнь так расшатала его силы, что он решил не противостоять более своим врагам?

Вацек поднял на епископа заблестевшие глаза, и только скорбь, запечатлевшаяся на лице владыки, помешала мальчику вложить в свой ответ всю меру негодования.

– Я был с отцом Миколаем последние дни его жизни. Ослабленный болезнью, он часто терял сознание, но никогда, ни на единый миг не мог он согласиться с врагами своего учения… Только я не стану вас обманывать: простите меня, ваше преосвященство, я вошел в приемную так тихо, что вы не расслышали моих шагов. В тот момент вы говорили о том, что кто-то надругался над священной памятью астронома… Я понял, что кто-то другой, а не отец Миколай написал это мерзкое предисловие. Вот вы и вырвали его из книги! Но, даже если бы я не слышал всего этого, не видел вашего гнева и горя, я все равно никогда и ни за что не поверил бы, что такое предисловие может написать Миколай Коперник!

Вацек никогда не думал, что слова его приведут к таким тяжелым последствиям. Епископ поднялся с кресла, потом снова сел и вдруг, положив голову на стол, громко заплакал. Когда спустя несколько минут он, утерев глаза, повернулся к испуганным и смятенным Касперу и Збитневу, все уже разглядели, какой он маленький, слабый и жалкий.

– Устами младенца глаголет истина, – сказал он и, снова привлекая к себе Вацка, пояснил: – Лютерский поп Оссиандер написал это предисловие, сводящее на нет всё учение Коперника. Он давно уже предлагал отцу Миколаю смягчить места, которые могли бы не понравиться его, Оссиандера, покровителям. Не думай, однако, мальчик, что только приверженность к лютеровой ереси побудила Оссиандера к этому поступку! Мы знаем такого лютерца, как Ретик…

– Или как Генрих Адлер, – сказал Вацек.

Отец Тидеман кивнул головой.

– Дело не в религии. Люди верят так, как им подсказывает совесть… Оссиандер же поступил так, как подсказала ему бессовестность… Но не плакать и не горевать должны мы, а положить все свои силы на то, чтобы донести до читателей эту тысячу экземпляров труда Миколая Коперника очищенными от примечаний Оссиандера, в полной неприкосновенности его учения. Кое-что для этого я предпринял. Но я не устану и дальше предпринимать все возможные шаги для этого.

Прощальный ужин в замке Фромборк прошел грустно.

– Годы идут, – сказал отец Тидеман. – Миколай ненамного был старше меня… Сколько еще господь разрешит мне пробыть на земле, не знаю. Единственная радость для меня – сознавать, что на смену уходящей старости подымается молодая поросль!

И все-таки не только Каспер Бернат, но и Збигнев, и Левше, и даже старый Войцех заметили, что епископ хелмский уезжает в несколько лучшем настроении, чем приехал. Скромный Каспер несколько раз отгонял от себя эту мысль, но она снова и снова возвращалась: слова Вацка несколько утешили отца Тидемана!

По старой памяти, его преосвященство занимал ту самую комнату, которую отводили ему и при жизни Коперника.

Распрощавшись с гданьщанами и пожелав им всех благ, епископ отправился к себе: гданьские гости должны были отбыть домой на рассвете, а Тидеман Гизе с годами усвоил привычку вставать поздно…

Однако не успели еще Каспер со Збигневом улечься, как внезапно, поздно ночью, епископ появился у них в комнате. В руках он держал целую кипу мелко исписанных листков.