Приключения Каспера Берната в Польше и других странах

Отцу Тидеману не терпелось расспросить друга о краковских новостях, о взаимоотношениях короля с Орденом, о том, нет ли вестей из Константинополя, но он понимал, что брату Миколаю сейчас не до этого.

Однако, отерев слезы, надев шапку и запахнувшись в плащ, Коперник точно преобразился. Он снова откинул назад голову, расправил плечи, только по углам его детского рта проступили морщинки, придающие ему разительное сходство с Лукашем Ваценродом, а под глазами гуще залегли синие тени. Но как ни поднимал вармийский каноник голову, как ни расправлял плечи, друг его Тидеман с грустью думал: «Старится Миколай! Старится наш орел Миколай Торуньский! Заботы, неприязнь глупых и темных людей, зависть ближайшего родственника – Филиппа Тешнера, бессонные ночи в башне, отданные наблюдениям за светилами, забота о бедном люде Вармии – все это провело неизгладимые борозды на его когда-то ясном челе…»

– Известий о Каспере до сих пор нет, – сказал Коперник, точно предугадывая расспросы Гизе. – И тебя, вероятно, тревожат вести об Ордене? Так вот, епископ пытался говорить с королем о предательстве магистра, но его величество и слушать не хочет… Кое-кто из наших нашептал ему, что владыка вармийский, руководимый личной неприязнью к магистру, что ни день находит новые причины для нападок на Орден. Маршал Ордена – краснобай фон Эйзенберг – уже открыто читает при дворе пасквиль на епископа, а король с королевой только смеются… Дошло до того, что королева сказала мне с укором: «Удержите своего могущественного дядю, не давайте ему начинать войну с Орденом! Короли тоже люди, дайте нам насладиться покоем и празднествами, перестаньте тратить деньги диацеза на оружие и припасы. Как хочется, чтобы двор наш роскошью и блеском мог соперничать с другими европейскими дворами!»

– Ты ответил что-нибудь королеве? – спросил Гизе. – Объяснил ей, что войны все равно не миновать, но что, когда бранденбуржец войдет в силу, это будет не война, а бойня, тевтоны сотрут Вармию с лица земли?

Коперник молча смотрел вперед на вихри снега, взметаемые ветром.

– Я ничего не сказал ей, – наконец отозвался он. – Не следует в такой торжественный день, как свадьба ее величества, напоминать о неприятностях… Дядя, конечно, не преминул бы воспользоваться таким предлогом, чтобы поговорить о деле, которое нас всех волнует. Но я рассудил так: если даже сам Зыгмунт верит племяннику, то как мне убедить королеву в своей правоте? Кроме того, беседуя со мной, ее величество кидала по сторонам такие беспомощные взгляды, что я понял: королева жаждет поскорее закончить разговор. Пишет же этот повеса Эйзенберг, что, кроме жалоб и наставлений, от вармийцев ничего не услышишь. А так как ни жалоб, ни наставлений с моей стороны не последовало, то ее величество, очевидно, из благодарности за молчание завела со мной любезный разговор. «Слыхали ли вы, – спросила королева, – новые стихи пана Дантышка, королевского секретаря? И добавила: – Матерь божья, у меня даже язык не поворачивается сказать о Дантышке „его преподобие“, такой это приятный и обходительный господин! Какая жалость, что он принял духовный сан!»

Возок переваливался с ухаба на ухаб, разговаривать стало трудно.

– Ну, Дантышку сан его нисколько не мешает вести светский образ жизни, – заметил Гизе с грустной усмешкой.

Но Коперник не поддержал этого разговора.

– Тидеман, Тидеман, – с болью произнес он, – как необходимо нам возможно скорее получить письмо Альбрехта! У меня и без того тяжело на сердце, а как подумаю, что с Каспером Бернатом могла стрястись какая-нибудь беда…

Друзья замолчали и до самого поворота дороги к Лидзбарку обменивались только короткими замечаниями.

Оба думали об одном и том же: жадные отцы каноники держатся за свои насиженные места, за пребенды,[45] за власть. Они обвиняют владыку в том, что он не хочет ладить с Орденом. Рассуждают святые отцы примерно так: если действительно на границе Вармии вырастет могущественное, враждебное Польше государство, то кто его знает, может быть, для Вармии выгоднее поддерживать добрососедские отношения именно с ним, а никак не с Польшей?

Отец Тидеман вспомнил свой разговор с одним из членов капитула. «Миколай Коперник, – сказал тот каноник, – весь в дядю! Все ему нужно, во все он вмешивается! Сидел бы у себя в Лидзбарке, лечил бы своих грязных хлопов, если ему это так нравится, да любовался бы на звезды. А ему, видите ли, обязательно надо защищать Польшу от тевтонов, как будто король и без него не справится… А то ему вдруг приходится не по нраву, что города сами чеканят монету, – от этого, мол, Польше большой убыток, так как чеканщики подмешивают к серебру медь и олово… Да бог с ней, с Польшей! Правда, из-за порченой монеты товар у купцов сильно дорожает, но отцов каноников это не касается: не станут же купцы драть втридорога с духовных особ… А господа шляхтичи пускай себе раскошеливаются!»

«Что им за дело до великой Польши, этим ленивым сердцам! – с грустью думал отец Гизе. – Был бы им хороший стол, да мягкая перина, да почтительные слуги, да щедрые прихожане…»