Приключения Каспера Берната в Польше и других странах

– И что же? – задал вопрос отец Флориан.

– Трактат этот показался мне крайне сжатым, серьезным и ясным. Он написан точным языком математика. В нем нет никаких догматических нападок на возможных противников его теории, никакого излишнего философствования, никакой схоластики… Все продумано до мельчайших деталей. Сочинение Коперника взволновало меня и показалось мне действительно еретическим. Не столько оно само по себе, как те результаты и выводы, которые может сделать человек, поверивший в теорию Коперника…

Больной с интересом поднял глаза на юношу.

«Я полюбил его слепо и безотчетно, так, наверно, больные и старые люди всегда привязываются ко всему молодому и здоровому, – подумал он. – Но я недооценил его ум и способности логически мыслить».

– И я был благодарен моему наставнику патеру Арнольду за то, что, отняв у меня трактат, он лишил меня, таким образом, возможности размышлять над этим еретическим, как мне казалось, трудом, – продолжал Збигнев.

– А не задумывался ли ты, сын мой, над тем, почему же наша святая церковь и наш святой отец в Риме не осудили этого труда? Наоборот, и папа Юлий Второй и папа Лев Десятый весьма благосклонно относились к самому Копернику, святой престол даже собирался привлечь его к исправлению церковного календаря. Разве столь великое дело глава нашей церкви поручил бы заведомому врагу, каким считают Коперника твой профессор и патер Арнольд?

– Теперь я понял, что бедный Ланге был просто схоластом, приходившим в ужас от каждого нового воззрения как в искусстве, так и в науке… А патер Арнольд – теперь я уже знаю это наверно – лгун, клятвопреступник и убийца… Ему для чего-то нужно было умалить в моих глазах Коперника, и он это сделал!.. Сейчас я и не сомневаюсь в том, что каноник Миколай Коперник человек глубокой и искренней веры и что все его научные труды будут только способствовать прославлению нашей святой католической церкви! – Збигнев был очень красив, произнося эти полные веры и гордости слова, и отец Флориан на минуту задумался, стоит ли ему продолжать этот разговор…

«Стоит», – решил он про себя.

– Патер Арнольд лгун, клятвопреступник и убийца, – произнес он с усилием. – Это верно! Единственное, в чем он прав, мой мальчик, – это в том, что если даже Миколай Коперник сам по себе человек глубокой и искренней веры, то научные труды его отнюдь не будут способствовать прославлению нашей святой католической церкви. Больше того: когда церковники наши поймут, насколько опасны для них его труды, они сожгут каноника на костре и пепел его развеют на все четыре стороны. Ни Диэго Гарсия, трактат которого ты собирался опровергать, ни мой друг Помпонацци не подрывают столь безжалостно самые основы нашей религии, как этот скромный вармийский каноник… Что же касается папы, то должен признаться, что и профессор Ланге, и патер Арнольд оказались гораздо дальновиднее его… Дальновиднее папы оказался и этот сумасшедший августинский монах, который два года назад прибил свои девяносто пять тезисов к дверям Виттенбергского храма! Ты понял меня? Я говорю об августинце Мартине Лютере.

О Мартине Лютере Збигнев, конечно, знал. Он даже под руководством своих наставников пытался как-то писать «Опровержение на 95 тезисов», но, запутавшись в тяжеловесных измышлениях августинца, так и не довел дело до конца.

…Щеки отца Флориана пылали, дыхание со свистом вырывалось из его груди.

– Простите меня, отец мой, я даже не осведомился о вашем здоровье! – сказал Збигнев с раскаянием. – Вам, я вижу, снова стало хуже?

– Я чувствую себя лучше, чем за все время пребывания в изгнании, – ответил больной. – И, может быть, лучше, чем за всю мою долгую и напрасно прожитую жизнь. Единственное, что меня может примирить с ней, – это возможность сейчас отвратить хоть одну человеческую душу от лицемерия наших духовных отцов и вывести на путь правды и познания… Боже мой, боже, чего бы не дал я за то, чтобы сначала начать жить! Пойти другой дорогой – дорогой Леонардо да Винчи, Пико де Мирандола, Миколая Коперника, Парацельса… Даже дорогой этого погибшего на костре барселонца… Перед смертью я хоть бы мог во весь голос выкрикнуть на площади все, что я думаю… Но теперь уже поздно… Патер Арнольд оказался гораздо более опытным медиком, чем я, и монстранц со святыми дарами он привез не зря. Я чувствую, что конец мой близок… Жизнь, оставшуюся мне, следует исчислять не неделями, не днями, а часами, может быть – минутами… Збигнев, Збигнев, что с тобой?!

Отец Флориан насильно поднял голову юноши и заглянул в его лицо, залитое слезами.