Приключения Конан Дойла

Если сердце Артура и было разбито, то он никому об этом не говорил и в письме к Лотти всячески подчеркивал, что ведет жизнь веселого холостяка: “На днях был на балу. Имел несчастье напиться как сыч и совершенно осовел. Смутно помню, что сделал предложение половине присутствовавших дам — и замужних, и одиноких. На другой день получил письмо, подписанное “Руби”: она уверяет, что ответила “да”, хотя имела в виду “нет”; при этом черт ее знает, кто она такая и о чем вообще идет речь”.

Впрочем, очень может быть, что Артур выдумал всю эту историю, чтобы позабавить сестру. Он очень внимательно относился к своей репутации и первые годы в Саутси вел себя как подобает молодому респектабельному врачу, понимая, что от этого зависит его положение в обществе, и, возможно, памятуя о печальном примере отца. Он много помогал бедным, с большим состраданием относился к их болезням и несчастьям, а потому вскоре о нем составилось мнение как о трудолюбивом, профессиональном и добром человеке, что, впрочем, никак не мешало ему проявлять замечательное чувство юмора. Он смешно описывает одну из своих пациенток, величавую престарелую даму, которая проводила дни, с высокомерным презрением наблюдая за соседями, пока — примерно раз в два месяца — не напивалась и не впадала в неистовство и тогда метала из окна тарелки, целясь прохожим в головы. Доктор Дойл был единственный, кто мог утихомирить ее: завидев суровое выражение в его глазах, когда он еще только входил в калитку, она обычно успокаивалась. В благодарность за заботу старуха настойчиво всучала доктору подарки — у нее имелась обширная коллекция китайского фарфора, и он “покидал ее дом, нагруженный, словно наполеоновский генерал после похода на Италию”. Но едва наступало отрезвление, как к Дойлу являлся посыльный с требованием вернуть дары. Впрочем, однажды, “когда она была особенно невыносима, я удержал у себя замечательный кувшин, несмотря на все ее протесты”.

Подводя итоги второго года медицинской практики в Портсмуте, Дойл обнаружил, что заработал 250 фунтов, куда больше, чем за первый год. Кроме того он радовался, что его стали печатать и что это приносит дополнительный доход, но, подобно большинству начинающих писателей, мечтал создать полноценный роман. Первая попытка завершилась неудачей: “История Джона Смита”, написанная в Саутси, затерялась на почте, не дойдя до издателя. (Четыре тетради оригинала, исписанные Дойлом от руки, всплыли на аукционе “Кристи” в 2004 году.) Рассказ идет от лица Джона Смита, который вынужден провести шесть дней, никуда не выходя из своих меблированных комнат, — у него разыгрался приступ ревматической подагры (“двойное мучение… сочетание симптомов обеих болезней”). Повествование изобилует длинными отступлениями в историю, религию, философию, медицину, музыку и прогнозами о судьбах Китая, Британии и США. Это было очень личностное изложение воззрений самого Дойла, и позднее он признавал, что ему было бы стыдно, будь роман опубликован: “Печаль по поводу его утраты нельзя даже сравнить с тем ужасом, который я бы испытал, объявись он вдруг в печати”.

Сочетать работу врача и писателя было непросто, в чем потом Конан Дойл признался в интервью “Американскому журналу”: “Как часто я радовался, что впереди свободное утро, и садился за стол, понимая, сколь драгоценны эти утренние часы покоя. Но тут является домоправительница:

— Там пришел сынишка миссис Терстоун, доктор.

— Впустите его, — говорю я, пытаясь запомнить сцену, которую только что придумал, чтобы вернуться к ней, когда проблема разрешится.

… — Итак, друг мой?

— Пожалуйста, доктор, скажите: мама вот спрашивает, это лекарство надо запивать водой?

— Непременно, непременно.

Не то чтобы это имело хоть какое-то значение, но отвечать надо твердо и однозначно. Мальчишка уходит, сцена уже наполовину готова, как он вдруг врывается снова:

— Пожалуйста, доктор! Мама уже съела лекарство без воды, когда я вернулся!

— Так, так. Ну, это совершенно не важно.

Юный джентльмен удаляется, бросив на меня подозрительный взгляд, и вскоре я почти заканчиваю очередной параграф. Приходит муж.

— Похоже, мы никак не разберемся с этим лекарством, — холодно изрекает он.

— Все в порядке. На самом деле не играет роли — принимать его с водой или без.

— Тогда зачем же вы сказали ребенку, что надо — с водой?

Я пытаюсь разъяснить, в чем дело, но муж качает головой и смотрит на меня угрюмо.

— Она теперь себя как-то не так чувствует, и нам всем будет спокойнее на душе, если кто-нибудь придет и осмотрит ее.

И я бросаю свою героиню в четырех футах от несущегося на нее поезда, и грустно тащусь к пациентке, с горьким чувством, что еще одно утро пропало и еще один грубый шов на ткани моей несчастной повести бросится в глаза литературному критику, если он когда-нибудь ее вообще увидит”.