Приключения Конана-варвара. Путь к трону

Мертвец безостановочно шагал вперед, глядя прямо перед собой, и шаг его оставался размеренным, как поступь самой судьбы. На лбу у Конана выступил холодный пот; в голове крепли самые черные подозрения. Откуда ему знать, что это жуткое создание из прошлого ведет его к свободе? Но он понимал, что, предоставленный самому себе, никогда не выберется из этого запутанного лабиринта коридоров и туннелей. Он следовал за своим кошмарным проводником сквозь тьму, что неохотно расступалась перед ними и торопилась сомкнуться позади, тьму, в которой скользили тени и фигуры, рожденные безумием и страхом, но опасающиеся ослепительного блеска камня.

И вдруг впереди показалась бронзовая дверь, и Конан уловил дуновение ночного ветра пустыни, увидел звезды и песок, на который падала зловещая тень гигантской пирамиды. Тотмекри молча указал на пустыню, а потом повернулся и беззвучно зашагал обратно в темноту. Конан смотрел ему вслед, глядя, как тает во тьме его механически переставляющая ноги тень, словно направляясь навстречу своей судьбе или возвращаясь в объятия вечного сна.

Выругавшись от души, киммериец отскочил от двери и со всех ног бросился в пустыню, как будто за ним гналась стая демонов. Он больше не оглядывался ни на пирамиду, ни на черные башни Кеми, высившиеся вдали над песками. Он направлялся на юг, к побережью, и бежал, как человек, охваченный паникой. Физические усилия позволили ему стряхнуть с разума черную паутину, а свежий ветер пустыни рассеял кошмары, опутавшие душу. Отвращение сменилось свирепым восторгом еще до того, как пустыня уступила место болотистой низине, поросшей густой растительностью, сквозь которую проглянула черная вода лагуны и стоящий на якоре «Искатель приключений».

Он продрался сквозь подлесок, по пояс проваливаясь в трясину, и с размаху бросился в глубокую воду, не обращая внимания на акул и крокодилов, подплыл к галере и успел вскарабкаться по якорной цепи на палубу, мокрый и ликующий, прежде чем вахта заметила его.

– Просыпайтесь, собаки! – рявкнул Конан, отводя в сторону копье, которое растерянный часовой упер ему в грудь. – Поднять якорь! Свистать всех наверх! Высадите рыбака на берег и насыпьте ему полный шлем золота! Занимается рассвет, и нам предстоит направиться в ближайший порт Зингары!

Он поднял над головой огромный драгоценный камень, и тот засверкал во тьме, бросая на палубу отблески золотистого пламени.

20. Из пепла да восстанет Ахерон

Зима ушла из Аквилонии. На ветках зазеленели первые листочки, и нежная трава расцвела под ласковыми прикосновениями теплых южных ветров. Но многие поля так и остались голыми, а там, где раньше высились гордые особняки или стояли процветающие города, виднелась лишь выжженная земля да горы пепла. Волки бесстрашно выходили на охоту на заросшие травой торговые тракты, а в лесах таились банды отчаянных исхудавших мужчин. И только в Тарантии гремело разгульное веселье.

Валерий правил так, словно был поражен безумием. Даже те бароны, кто приветствовал его возвращение, в конце концов восстали против него. Его мытари душили налогами бедных и богатых одинаково; сокровища разоренной страны стекались в Тарантию, которая перестала быть столицей королевства и превратилась в оплот захватчиков на оккупированной территории. Ее купцы богатели не по дням, а по часам, но это было сомнительное благо; никто не знал, когда его обвинят в измене под вымышленным предлогом, имущество конфискуют, а самого бросят в тюрьму или отведут на плаху.

Валерий не делал попыток снискать доверие своих подданных. Он опирался на немедийскую солдатню и отчаянных наемников. Он знал, что является лишь марионеткой в руках Амальрика. Он знал, что остается королем до тех пор, пока у немедийца не лопнет терпение. Он знал, что ему никогда не удастся объединить Аквилонию под своей рукой и сбросить ярмо своих хозяев, потому что окраинные провинции будут сопротивляться ему до последней капли крови. И, если уж на то пошло, немедийцы немедленно свергнут его, стоит ему только попытаться сплотить свое королевство. Уязвленная гордость разъедала его душу, словно ржавчина, и он пустился во все тяжкие, как человек, живущий исключительно сегодняшним днем и не заглядывающий в завтра.

Но в его безумии присутствовал хитрый расчет и коварство, о котором даже не подозревал Амальрик. Не исключено, что годы бурных странствий в качестве изгнанника породили в нем горечь, невидимую невооруженным глазом. Не исключено, что двусмысленность его нынешнего положения лишь усилила эту горечь, и та перешла в стадию безумия. Как бы то ни было, он жил одним-единственным желанием: погубить всех, кто был связан с ним.