Приключения мальчика с собакой

Наконец толстяк овладел собой и, сощурив глаза, смерил Сильвина презрительным взглядом:

— Ты диктуешь мне, как я должен поступать?…

Лучше бы он набросился с кулаками! Сильвина охватил страх: сейчас хозяин отрешит его от должности вилика… может быть, отправит в эргастулум… Александра пошлет пасти овец… Билитис с дочерьми из просторного жилья переведут в крохотные каморки, в каких спят рабы… Сильвин опустился на колени:

— Прости, господин… Смею ли я… Мной руководила только преданность. Да защитит меня Сатурн[104] от твоего гнева!

Хризостом с неудовольствием смотрел на эту сцену. Вначале он было испугался, что толстяк может умереть от волнения, и тогда его и вилика обвинят в убийстве господина. Но как только Станиен заговорил, Хризостом успокоился. «Ишь надулся, как индюк! — презрительно усмехнулся он, следя за хозяином. — До чего эти знатные господа глупы! Вот и служи им после этого верой и правдой. А по мне, пусть лезет в волчью пасть, если ему нравится. Луция я, во всяком случае, спасу, а до остальных мне и дела нет».

— Не гневайся, господин, — спокойно сказал он. — Вилик много раз доказывал тебе свою преданность. Не от дерзости, а потому, что напуган, решился он предостеречь тебя. Вспомни, что мы — рабы и не обладаем твоим мужеством.

Станиен в раздумье пожевал губами.

— Это верно, — согласился он. — Вы рабы и потому трусливы и не способны видеть дальше своего носа. Встань, — обратился он к Сильвину, — я прощаю тебя. Если бы ты имел хоть немного хладнокровия, то вспомнил бы, что собаки накидываются на тех, кто от них бежит. Отмени я экзекуцию — и рабы решат, что я испугался их. Тогда они совсем обнаглеют и могут забыть, что нити их жизней в моих руках. Теперь понимаешь, до какой степени потерял ты голову? — милостиво сказал он. — Сицилиец будет наказан, как я повелел, только немного позднее указанного часа, после того, как маленького господина уложат спать. Бичевать сицилийца будет старший пастух, а ты, вилик, объяснишь невольникам, что мальчишку наказывают за воровство. Теперь иди и, пока есть время, раздай самым надежным людям оружие, которое привез Хризостом.

— Оно заперто в кладовой у вилики, — добавил домоправитель.

Сильвин вспомнил хмурые лица рабов и подумал, что ни за кого из них поручиться не может, но, из осторожности, промолчал и, низко поклонившись господину, вышел.

— Этот вилик какой-то… нерешительный, — проворчал Станиен. — Подыщи другого. А сейчас поезжай на конские пастбища и прикажи там всех бичевать. Какая дерзость! Увести лучшую сотню! Почему до сих пор не обуздали этих негодяев, не понимаю! Сколько месяцев разгуливают они по Кампании, и наши легионы не могут с ними справиться! Это же смешно! Тут какая-то измена, не иначе…

— Говорят, к ним присоединилось много свободных италиков, — заметил Хризостом, — из тех, что разорены кредиторами. А легионеры после этого стали неохотно драться с мятежниками, боясь, как бы не убить в их рядах собственного отца или брата. Я слышал даже, будто и легионеры перебегают к этому Спартаку.

— Пустая болтовня! — надменно оборвал его Станиен, поднимаясь с кресла. — Идем, помоги мне надеть панцирь, что ты привез, а затем отправляйся.

— Дозволь мне, господин, остаться возле тебя, — попросил Хризостом, добавив про себя: «и возле Луция». — Коней уж все равно не вернуть, а расправиться с мошенниками я могу и завтра. Здесь же неизвестно, что может произойти, и я, быть может, пригожусь тебе.

— Сто коней!.. — жалобно сказал Станиен. — Какой убыток!.. Хорошо. Можешь остаться.

Глава 2. Перед экзекуцией

Когда вилик вышел из господского сада, он заметил во дворе Долговязого и удивился:

— Ты зачем здесь?

— По приказу Мардония.

Сильвин, еще подавленный только что пережитой сценой, не стал расспрашивать, зачем Долговязый понадобился старшему пастуху. Пожав плечами, он направился к дому.

— Я приготовила тебе ужин и воды для мытья, — встретила его жена.

— Какой там ужин! — махнул рукой Сильвин. — Где у тебя оружие, которое привез домоправитель?

— В той кладовой, где хранится белье и платье.

Распорядившись, чтобы Александр или Калос созвали надсмотрщиков, вилик направился в бельевую. Прямо на полу, среди сундуков и корзин, грудой были навалены короткие мечи. Сильвин поднял один из них.

«Как тяжело одиночество! — думал он, обнажая меч и пробуя его остроту пальцем. — Какая радость, особенно для бесправного и униженного человека, видеть возле себя близких, для которых ты любимый муж и отец, а не раб, обязанный только трудиться, как вол. Но сколько лишних страхов и унижений из-за близких! Будь я один, ушел бы я к Спартаку. А теперь не только сам не могу уйти, но еще должен и других удерживать и, может быть, поднять меч на таких же несчастных, как и я. Нет, в тысячу раз более несчастных: у них нет даже того призрака свободы, какой есть у меня».

— Надсмотрщики собрались, отец, — сообщила Калос.

Отобрав тридцать мечей, Сильвин с помощью дочери вынес их в рабочую комнату, где ждали его вызванные люди. Уложив мечи на скамьи, Калос вышла.