Приключения мальчика с собакой

Едва забрезжит рассвет, Клеон со Львом и Долговязый выгоняли овец на влажный от ночной росы луг. А когда всходило солнце, они гнали сотню к ручью на водопой. В то время как овцы, стоя по брюхо в воде, пили, пастухи тут же умывались и завтракали черствыми лепешками, запивая их молоком. Подоить овец они успевали еще в загородках до восхода солнца. Доил обычно Долговязый, предоставляя Клеону более беспокойное дело – выпускать ягнят, которых еще кормили матки. Клеону доставляло удовольствие смотреть, как радостно вырывались они на луг и, подбежав к овцам, жадно тянули молоко. А когда ягнята насыщались, мальчик запирал их в загоне и, чтобы они не скучали по материнскому молоку, клал им в кормушки самой нежной травы и дробленой вики.

В полдень Долговязый забирался в шалаш: поджидал, как он уверял, когда с сыроварни приедут за молоком, а на самом деле – чтобы выспаться на подстилке из свежей травы. Клеон и Лев, как, бывало, и дома, загоняли маток под раскидистые деревья. Клеон усаживался в тени с какой-нибудь работой, но скоро руки его опускались, мысли улетали, ему начинало казаться, будто он пасет свое стадо, будто где-то здесь, за одним из стволов, прячется Пассион и, притаившись, ждет, чтобы Клеон стал искать его… Клеон закрывал глаза, прислушиваясь к шелесту листьев и стрекотанию цикад. Он дома… на лужайке возле оливковой рощи… не было ни корабля пиратов, ни римского лагеря, ни рынка рабов… он в Сицилии.

Но вот слышался лошадиный топот. Клеон еще плотнее смыкал веки. Топот приближался. Конь останавливался, над его головой раздавался окрик… Мальчик вскакивал. Это был или раб с сыроварни, или старший пастух.

А иногда дремотная истома улетала сама, и Клеон с внезапной яркостью вспоминал какую-нибудь подробность из пережитого на пиратском корабле или на привале маркитантов. Горе сдавливало ему горло. Он вскакивал и начинал бегать среди овец, проверяя, правильно ли они стоят. Старший пастух сердился, если видел, что овца стоит головой к солнцу. «У овец, – говорил он, – головы слабые, овцы могут умереть от солнца. Пастух должен следить, чтобы овца стояла к солнцу хвостом, а не головой». И вот Клеон бегал по пастбищу, поворачивая овец хвостами к солнцу, а Лев с лаем носился за мальчиком и прыгал вокруг него. Долговязый, которому они мешали спать, вылезал из шалаша и бранился.

– С тебя же спросят, если Гелиос[94] поразит овцу стрелой! – огрызался Клеон.

Но не от усердия бегал он и загонял овец в тень. Он хотел в движении рассеять тоску по дому и подавить желание убежать от этих лугов и рощ, ставших для него тюрьмой.

День проходил за днем, и Клеон потерял им счет, а сын вилика не приходил.

Но каждые три – четыре дня приезжал на пастбище небольшого роста человек: жилистый, черный, словно высушенный на солнце, – старший пастух Мардоний. Он вел счет овцам и ягнятам.

Лев почему-то невзлюбил его. Всякий раз, как Мардоний брал ягненка от матки, Лев рычал, и только сердитый окрик Клеона удерживал его от нападения.

Старший пастух добродушно смеялся и хвалил усердие Льва: с таким сторожем можно не бояться за овец, как бы далеко ни ушла сотня. Мардоний никогда не забывал наградить бдительного пса чем-нибудь вкусным – куском солонины или костью от окорока. Лев не притрагивался к угощению, ожидая, чтобы хозяин сказал ему: «Возьми». Но и после разрешения ел с таким видом, точно делал Мардонию одолжение. Всякая попытка черного человечка прикоснуться к собаке вызывала у нее взрыв ярости, и старший пастух в конце концов отказался от мысли приручить ее.

Иногда после посещения Мардония пастухи угоняли овец на новое пастбище, погрузив колья, сетки и плетенки на лошадей, которых специально для этого держали при сотне. Всякий раз Клеон грустил, что они уходят от Александра.

Чем больше удалялись они от виллы, тем ленивей делался Долговязый, и Клеону становилось все труднее. Мардоний приказал, чтобы ночью пастухи сторожили овец по очереди. Но Долговязый часто засыпал, сидя у костра, и сицилийский пастух каждую ночь сам обходил загоны и долго потом стоял на холодной от росы траве, выжидая, не блеснут ли где зеленоватые огоньки волчьих глаз.

Лев, ночевавший между загонами, подходил к хозяину и, сжимая зубами его опущенную руку, требовал ласки. Потрепав его по голове, Клеон расталкивал уснувшего у костра Долговязого и снова забирался в шалаш, но долго еще прислушивался, не залает ли Лев, не послышатся ли конский топот или чужие голоса…