Приключения Михея Кларка

- Вы правы, Огильви, - сказал другой офицер, садясь за стол и обтирая карты, забрызганные вином. - Если бы это сравнение между английской и французской армией было сделано французским гвардейцем с целью похвастаться и унизить нас, то мы могли бы обидеться и вызвать его на дуэль. Но ведь это говорится англичанином, и притом опытным в военном деле человеком. Обиды тут нет и быть не может. Совершенно напротив, это - полезная и поучительная самокритика.

- Верно, Амброз, верно. Без этой критики наше военное дело застынет на одном месте, а нам надо во что бы то ни стало идти вперед. Наша армия должна идти рука об руку с армиями материка, которые непрестанно и быстро усовершенствуются.

Эти рассудительные замечания офицеров мне очень понравились, и мне захотелось с ними поближе познакомиться за бутылкой вина. О королевских офицерах я судил до сих пор со слов отца, который их терпеть не мог и называл щеголями и буянами. Но, проверив эти предрассудочные мнения на опыте, я нашел, что они совершенно неправильны. Так случается и со всеми нашими мнениями, которые основаны не на знакомстве с жизнью и опыте.

Внешность у этих офицеров была совсем не воинственная. Сними с них сабли и высокие сапоги, и они сошли бы за самых мирных обывателей с изящными манерами. Разговор их имел главным образом научный характер. Они толковали о новейших открытиях Бойля в области химии и об опытах по определению веса воздуха. Говорили они серьезно и обнаруживали при этом недюжинные знания. Но в то же время было очевидно, что эти люди мужественны и любят физический труд. Ученый в них не поглощал воина.

- Я хотел бы вам задать один вопрос, сэр, - произнес один из офицеров, обращаясь к Саксону, - скажите, пожалуйста, во время ваших продолжительных путешествий по Европе не встречались ли вы с кем-нибудь из тех ученых и философов, которые своим именем прославили Германию и Францию?

Мой товарищ почувствовал себя неловко, по всей вероятности, потому что наука была для него совершенно чуждой областью. Он, однако, ответил:

- В Нюренберге я встретил одного такого человека. Это был какой-то Гервинус или Герванус. Про него рассказывали, будто он может превращать железо в золото с такой же легкостью, как я обращаю, скажем, вот этот табак в золу. Старик Паппенгеймер взял этого Гервинуса, дал ему тонну железа и, заперев его в каземат, велел ему превратить это железо в золото, угрожая в противном случае вывернуть ему клещами пальцы. И я вам могу поклясться, что этот человек не мог сделать ни одной золотой монетки. Я был капитаном караула, и по моему приказу была обыскана вся башня. Грустно мне это было, признаюсь я вам, так как я и сам хотел попользоваться и дал этому шарлатану небольшую железную жаровню, надеясь, что он превратит ее в золотую.

- Ну, наука уже давно доказала вздорность алхимии, превращения металлов и прочее, - сказал высокий офицер, - даже старый сэр Томас Браун из Норвича, столь усердно защищавший старые понятия, ничего не может сказать против доводов науки. Все эти алхимики, начиная от Трисметиста и кончая Альбертом Великим, Аквинатом, Луллием, Базилем Валентином, Парацельсом и Ко, ничего не дали, кроме слов.

- Да и тот плут в Нюренберге только болтал, - подтвердил Саксон, кроме него я еще знал одного человека. Это был некий Ван-Гельштадт, человек очень ученый. За небольшое вознаграждение, за некоторый гонорарий, так сказать, он составлял гороскопы. Такого мудрого человека я и не видывал. О планетах и созвездиях он говорил вполне свободно, точно эти планеты и созвездия были его домашней утварью. К кометам он также не имел никакого почтения и толковал о них так, словно это были гнилые апельсины, а не кометы. Нам ВанТельштадт объяснил природу кометы. Это, видите ли, самая обыкновенная звезда, но только у нее в середине пробита дыра и оттуда вываливаются внутренности, которые и образуют хвост. О, этот Ван-Гельштадт был настоящий философ.

- Ну, а пробовали вы его мудрость на деле? - спросил улыбаясь один из философов.

- По правде говоря, нет, - ответил Саксон, - я всегда старался держаться подальше от всякой черной магии и прочей чертовщины. Вот другое дело мой товарищ Пирс Скоттон. Этот Пирс, надо вам сказать, служил в императорской кавалерийской бригаде. Вот он-то и уплатил Гельштадту розовый нобиль, а тот ему пообещался составить гороскоп, в которой бы рассказывалась вся будущая жизнь Скот-тона. Насколько мне помнится, по звездам выходило, что Скоттон чересчур привержен к вину и женщинам, и затем в гороскопе говорилось, что у него дурной глаз и нос, подобный карбункулу. Звезды говорили также, что Скоттон дослужится до маршальского жезла и умрет в глубокой старости. Оно, может быть, так бы и вышло, но только месяц спустя с ним вышла неприятная история. Когда его полк проходил через Обер-Граушток, он упал с лошади и был насмерть раздавлен своей же конной ротой. Лошадь оказалась разбитой на ноги и споткнулась, а порчу лошади никто не заметил - не только планеты, но даже полковой коновал, а парень он был - я про коновала говорю - опытный.