Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2

Менее чем в час, так торопились вольные стрелки, все было готово, все изжарено в меру, каждый положил себе порцию сам, и трапеза началась при громком веселом говоре и хохоте волонтеров, которые, выходя на прогалину, не воображали, что их ждет такой роскошный пир.

Мишель Гартман, Оборотень, Петрус и Паризьен сидели отдельно; они поместились немного в стороне, кое-как устроив себе стол, пили и ели исправно и разговаривали между собою вполголоса. И вольные стрелки, угадав, что начальники желают говорить о чем-то важном, почтительно удалились на другой край шалаша; они сами занимались приятнейшим делом, до того ли им было, чтоб подслушивать то, чего знать не подобало?

— Признаться, — вскричал Петрус с полным ртом, — прав был Паризьен, утверждая, что старые африканские служивые знают, где раки зимуют! Мастера они отрывать лакомые кусочки, вот оно что! Этот роскошный пир заставил меня помолодеть на шесть месяцев. Он напоминает мне Ребертсау, где мы устраивали такие славные обеды, — прибавил он со вздохом. — Ах, миновало то времечко!

— И опять вернется, — со смехом возразил Оборотень, — известное дело, после дождика даст Бог солнышко! Не сокрушайтесь, сержант, кушайте и пейте, сколько в душу войдет.

— Так и делаю, приятель, — ответил Петрус, давая кость Тому, который глядел на него голодными глазами, — но мне хотелось бы знать, где вы произвели эту приятную фуражировку; не худо запомнить место, можно бы и вернуться.

— За кого вы нас принимаете, любезный Петрус? — вскричал Мишель улыбаясь. — Фуражировку эту, как вы называете, мы произвели посредством добрых пятифранковых монет в деревне, расположенной отсюда милях в трех. Мы не грабители…

— В родном краю, — важно заключил Паризьен. Все захохотали и выпили по стакану доброго вина, принесенного Паризьеном.

— Так здесь есть деревни в окрестности? — осведомился Петрус.

— Несколько разбросано там и сям.

— Закупая эти припасы, которые решительно превосходны, вы, вероятно, и порасспросили кое о чем?

— О многом, ведь для того-то мы и отправились!

— Правда, приятель, ну так что ж?

— Да то, сержант Петрус, — ответил Оборотень, — что полное затишье, говорят, ничего не видно, все тихо в горах, нигде не показывалось ни единого пруссака с рыжими усами, просто можно бы вообразить, что их не существует на лице земли.

— О, о! Это чертовски странно, — заметил Петрус, качая головой, — такая тишина не успокаивает меня нисколько, она неестественна.

— Не правда ли? — сказал Мишель. — Я вполне разделяю ваше мнение, любезный Петрус: такое затишье на поверхности изобличает скрытую под ним измену.

— Так и я понимаю это.

— Я тоже.

— И вы не открыли ничего, ни малейшего признака, хоть бы самого ничтожного, вы, Жак Остер, такой дока разгадывать хитрые уловки наших врагов? — спросил Петрус.

— Ровно ничего. Это усиливает мое беспокойство. Очевидно, что-то есть, но что? При всем старании я не могу не только понять это, но и приблизительно угадать. Одно, несомненно — все делается мастером своего дела с необычайным искусством и ловкостью. Я готов голову прозакладывать, что тут кроются штуки Поблеско.

— Признаться, мы сыграли с ним кровавую шутку, немудрено, если ему смертельно хочется отплатить нам тою же монетою.

— Надо держать ухо востро, стыдно бы потерпеть крушение в гавани, — сказал Мишель задумчиво. — Дня в два, самое большее, мы будем ограждены от всякой опасности; долг велит нам принять усиленные меры осторожности. Я убежден, что между нами закрались шпионы, которые извещают неприятеля о всех наших движениях.

— Это должно быть, — ответил Петрус, — но как прикажете открыть шпионов-то?

— Откроем с помощью Божией. Главное, не дремать и зорко смотреть за всем вокруг; слово, движение могут разоблачить нам истину.

— К несчастью, наша позиция на левом фланге колонны, которой мы служим разведчиками, невыгодна для того, чтобы действовать как следует; мы не можем подходить достаточно близко и знать все, что там происходит.

— Сегодня вечером, когда мы остановимся на ночь, я распоряжусь, — сказал Мишель, — нельзя долее слепо идти вперед. Тем хуже для тех, кто обидится, общая безопасность требует, чтоб немедленно приняты были решительные меры.

Говоря, таким образом, он переглянулся с Оборотнем.

— Позволите вы мне сделать замечание, командир? — спросил Оборотень.

— Говорите, друг мой, вашими замечаниями я всегда дорожу.

— Вы, вероятно, рассчитываете остановиться на ночь в Севене?

— Разумеется, положение этой деревни представляет большое удобство для обороны, там мы будем в полной безопасности и легко можем отбиваться, охраняя женщин и детей, стариков и раненых, которые с нами. Впрочем, мы останемся там несколько часов всего.

Оборотень покачал головой.

— Кто знает? — возразил он.

— Как кто знает? — вскричал Мишель. — Мы выступим завтра с рассветом, это верно. В особенности теперь нам останавливаться нельзя, идти надо, во что бы ни стало.

— Так-то так, командир. А касательно Севена я должен сознаться, несмотря на его сильную позицию, или, лучше сказать, из-за нее именно, селение это мне подозрительно.

— Объяснитесь лучше, приятель.