Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2

— Чего же? — спросил он, когда она запнулась.

— Ничего, — ответила она. — Надо спешить, крестная теряет терпение, не время теперь говорить любезности.

Молодой человек прикусил губу, но не ответил.

Они продолжали идти и вскоре были в десяти шагах от экипажа.

Баронесса отворила дверцу, выпрыгнула из кареты и поспешно пошла к ним навстречу. Мишель ускорил шаги.

— Оставь нас, крошка, — сказала девушке баронесса, и та отошла тотчас.

— Я поспешил явиться по вашему приказанию, баронесса, — сказал Мишель, кланяясь почтительно.

— Благодарю за себя и за вас, — любезно ответила она, — но прошу следовать за мною; я открыла поблизости громадное дерево, высохшее от старости, пустой ствол которого еще стоит; нам удобно будет беседовать там о важных делах, вынудивших меня отыскивать вас.

— Я к вашим услугам, баронесса.

Они прошли несколько шагов молча, и баронесса остановилась перед столетним гигантом леса, ствол которого был совершенно пуст.

— Вот наша зала совещания, — сказала баронесса, входя в дупло. — Как видите, не мы первые нашли тут убежище; нам хорошо будет здесь.

В самом деле, дупло имело около пятнадцати футов в окружности, размер комнаты средней величины, в вышину оно достигало двенадцати футов, земля в нем была ровная и очень сухая. Несколько вязанок соломы в углу, две скамьи, табуретка и стол, срубленные на скорую руку, составляли мебель этого своеобразного жилища, которое недавно еще, и даже теперь, пожалуй, служило какому-нибудь дровосеку, отлучившемуся на это время по своим делам.

Точно будто принимая в своей гостиной друга-посетителя, баронесса с пленительною улыбкой пригласила Мишеля сесть и села сама.

Настало непродолжительное молчание, очевидно, оба собеседника не решались заговорить.

Однако молчание это чем долее длилось, тем становилось тяжелее. Мишель решился прервать его одной из тех общих фраз, которые ставят разговор на настоящую почву.

— Баронесса, — сказал он с поклоном, — хотя письмо, которым вы удостоили меня, и было без подписи, а прелестная ваша посланница хранила упорное молчание на все расспросы, я тотчас угадал, что письмо от вас, и поспешил явиться по вашему приказанию.

— Простите это ребячество, мне следовало откровенно подписаться под письмом, которое не могло набросить тени на мое доброе имя. Но, знаете ли, мы, немки, любим тайну даже в безделицах, и я безотчетно увлеклась привычкой или, вернее, туманным настроением моего чисто германского ума; итак, прошу извинить меня, и приступим к цели, очень грустной, нашего разговора.

— Не должны ли вы сообщить мне о каком-нибудь несчастье, баронесса? — вскричал молодой человек с душевным волнением, которого не в силах был скрыть.

— Я в долгу у вас, господин Гартман, — сказала она тихо и ласково, — и никогда не буду в состоянии отплатить вам; два раза случай сводил нас, и два раза я обязана была вам жизнью.

— Баронесса…

— Я должна помнить это и не забываю; я поклялась исключительно посвятить себя интересам вашим и тех, кого вы любите, пока длится эта ужасная война, то есть пока вы и ваши близкие подвергаетесь опасностям, от которых никакая власть, никакие меры не оградят вас, если преданный и верный друг вовремя вас не остережет. Меня уже заподозрили в измене, схватили и отвезли в Шпандау, но мне удалось оправдаться, и я опять на свободе. Я воспользовалась ею, чтобы вернуться сюда немедленно, продолжать смертельную борьбу с вашим непримиримым врагом.

— Презренный Поблеско! — вскричал Мишель в порыве гнева. — Змея, отогретая нами, которая платит за благодеяния…

— Самою черною неблагодарностью. Почти всегда так бывает, разве не знаете вы этого?

— Какое мне дело до ненависти подлого негодяя, баронесса? Раз он уже был у меня в руках, я мог раздавить его, но пренебрег такою местью; отняв у него наворованное, я отпустил.

— Знаю, но вы были не правы; когда захватишь змею, надо раздавить пятою ее отвратительную голову, полную яда, и не довольно того еще, разрубить на куски тело и разбросать их, чтобы они не срослись. Если б ненависть Поблеско только грозила вам, это было бы не важно, вы военный и в состоянии защищаться, но чудовище это, в котором человеческого только и есть, что образ, включает в свою ненависть все ваше семейство, против него-то задумана им страшная месть, от которой спасти может одно чудо.

— Объяснитесь ради самого Бога! Вы приводите меня в ужас, баронесса! — вскричал Мишель в волнении.

— При помощи Божией мне удалось с опасностью для жизни завладеть этим макиавеллическим планом, который диким зверством своим превышает всякое вероятие.

— И план этот?

— В моих руках, вот он.

Баронесса подала ему бумаги, которые несколько дней назад отняла у Жейера.

Офицер с живостью взял их и принялся, было читать.

— Позвольте, — остановила она его.

Он поднял голову и сунул бумаги в боковой карман.

— Говорите, баронесса, — сказал он, — теперь я в долгу у вас.