— Я так взглянул на нее, милорд, — ответил Ричи, грозно нахмурившись, — что у нее пропадет всякая охота бегать по таким поручениям. Я ей напрямик сказал, что я думаю о всех этих гнусностях, и пригрозил ей позорным стулом; а она, в свою очередь, обозвала меня упрямым шотландским мужланом — и мы расстались, чтобы никогда больше не встречаться, как я надеюсь. И таким образом я спас вашу светлость от искушения, которое могло оказаться хуже всякой ресторации или театра, ибо вы прекрасно знаете, что говорит Соломон, царь иудейский, о чужой жене. Ну, думаю, мы уже пристрастились к игре в кости, и если мы теперь еще пристрастимся к шлюхам, одному богу известно, до чего мы дойдем.
— Твоя дерзость заслуживает наказания, но это последняя дерзость, которую мне придется прощать, во всяком случае в ближайшее время, и я прощаю ее, — сказал лорд Гленварлох. — И так как нам предстоит расстаться, Ричи, мне хотелось бы только сказать относительно твоих предостережений по моему адресу, что ты мог бы предоставить мне действовать по моему собственному усмотрению.
— Ну уж нет, — ответил Ричи, — ну уж нет. Мы слабые создания и лучше умеем судить о поступках других, нежели о наших собственных. А что до меня самого, если не считать этого дела с прошением, ведь с каждым могло случиться такое; я всегда замечал за собой, что я благоразумнее поступаю, когда делаю что-нибудь для вашей светлости, чем в делах, которые мне приходится вести в собственных интересах, — их я всегда откладывал, как и следует в моем положении.
— Не сомневаюсь в этом, — сказал лорд Найджел, — ибо ты всегда был верным и преданным слугой, И так как Лондон тебе не по душе, то мы вскоре распрощаемся; ты можешь отправляться в Эдинбург и ждать там моего возвращения, так как надеюсь, что ты вновь поступишь ко мне на службу.
— Да благословит вас господь, милорд, — сказал Ричи Мониплайз, подняв глаза к небу, — ибо за эти две недели я еще не слышал от вас такого милостивого слова. Прощайте, милорд.
С этими словами он протянул свою огромную костлявую руку, схватил руку лорда Гленварлоха, поднес ее к губам, затем резко повернулся на каблуках и поспешно вышел из комнаты, словно боясь проявить слишком большую чувствительность, не соответствующую его представлениям о приличии. Лорд Найджел, несколько удивленный его внезапным уходом, спросил вдогонку, хватит ли ему денег. Но Ричи вместо ответа лишь мотнул головой, поспешно сбежал вниз по лестнице, с силой захлопнул за собой дверь и зашагал по Стрэнду.
В течение некоторого времени его господин, стоя у окна, невольно провожал взглядом высокую, сухопарую фигуру своего бывшего слуги, пока она не скрылась в толпе прохожих. Найджел не совсем был доволен собой. Не очень-то хорошей рекомендацией его образу жизни (он не мог не признаться в этом себе самому) было то обстоятельство, что столь преданный слуга, видимо, уже не испытывал той гордости за свою службу и не чувствовал такой привязанности к своему господину, как прежде. Он не мог также отделаться от угрызений совести при мысли об упреках, брошенных ему Ричи, и испытывал чувство стыда и унижения, вспоминая о том, в каком виде выставляли окружающие его поведение, которое он сам назвал бы осторожностью и умеренностью в игре. Он мог извинить себя лишь тем, что ему самому это не представлялось в таком свете.
Затем гордость и самолюбие подсказали ему, что, с другой стороны, Ричи, несмотря на все свои добрые намерения, был всего лишь тщеславным, назойливым слугой, склонным играть скорее роль наставника, нежели лакея, который из любви к своему господину, как он уверял, присвоил себе право вмешиваться в его поступки и контролировать их, одновременно делая его посмешищем веселой компании своей старомодной церемонностью и навязчивой самонадеянностью манер.
Едва только Найджел отвернулся от окна, как его новый хозяин, войдя в комнату, подал ему записку, тщательно перевязанную шелковой ленточкой и запечатанную. Ее оставила женщина, сказал он, которая не хотела ждать ни секунды. В послании повторялась та же песня, которой Ричи уже терзал уши Найджела. Оно начиналось следующими словами: