Приключения Оги Марча

Деньги у Эйнхорна были, но благосостояние его Мими преувеличивала. Однако я с ней не спорил и ее не разубеждал. Я и сам порядком охладел к Эйнхорну - с того времени как, вернувшись из Буффало, застал семью в полном разгроме, а он настраивал меня против Саймона, мои теплые чувства к нему несколько поубавились. И если уж говорить откровенно, свою роль тут сыграло и настойчивое предупреждение, не раз слышанное мной от него и Тилли, - не надо, дескать, мне чего-то от них ждать, поскольку все, что у них есть, пойдет Артуру. Я понял тогда, что к людям они равнодушны, а теперь и друг к другу не расположены - перегрызлись между собой. Так что, может быть, настал и мой черед лишить их своего расположения.

- Конечно, - продолжала Мими с прежней своей едкой горечью, - у меня теперь есть работа, и работа хорошая, но это теперь, а прошлой зимой я свалилась с гриппом, работать не могла, а тут еще Оуэнсы отказали нам от квартиры, вышвырнули на улицу, потому что платить было не из чего. Нас приютила тогда моя подружка в Дорчестере. Но спать нам с Артуром пришлось на одном диване, другого места не было, а я грипповала. Артур тоже мучился, не высыпался, так что утром, когда подружка убегала на работу, он сразу же ложился в ее постель. Дело кончилось тем, - Мими издала свой характерный смешок, - что я велела ему все-таки поискать работу. Он обещал попробовать и однажды встал утром в восемь, а в десять - вернулся. Сказал, что нанялся в отдел игрушек «Вайболд», а условия работы объяснят позже. Наутро он ушел в девять и к одиннадцати был дома. Сообщил, что ему все рассказали и показали, но, прежде чем приступить, он хочет закончить очень важную главу - о Кьеркегоре, кажется, это все как темный лес! -

На следующий день в половине девятого он отправился на работу, а к полудню его уже уволили! Охранник велел поднять бумажку с пола, а Артур ему: «Можешь и сам поднять, не развалишься!»

Потом и Артур подхватил заразу и слег с гриппом. Тогда уже мне пришлось уступить ему диван. Но все равно, - сказала она, - я его люблю. С ним не соскучишься. И чем тяжелее нам приходится, тем больше значат для меня наши отношения. Ну а ты-то как? - Она зорко вглядывалась в меня, потемневшего на мексиканском солнце, постаревшего ото всех своих переживаний и перипетий, заключительным аккордом которых стала проломленная башка и полный крах в истории с Теей - страсть, выгоревшая дотла и оставившая после себя только прах и пепел.

Что ж, ведь меня предупреждали. Падилла, например, сказал мне при встрече:

- Господи, Марч, ну а на что другое ты мог рассчитывать, отправившись туда, да еще с этой твоей любительницей птиц? С девицей, которая ловит змей и уж не знаю, кого там еще! Удивляться не приходится. Понятно, почему ты вернулся таким. Не хочу растравлять твои раны, но мне кажется, ты получил по заслугам.

- Ну а что мне было делать, Мэнни? Я же любил ее!

- А разве любовь должна быть обязательно гибельной и вконец извести человека? В таком случае - на кой она нужна?

- Ты прав. Но дело в том, что я не любил ее в должной мере. Мое чувство было с червоточиной, чего-то в нем не хватало. Ему следовало бы быть более цельным и чистым. А все потому, что во мне есть какой-то изъян.

- О, дружище, знаешь, что я тебе скажу? - оборвал меня Падилла. - Ты слишком склонен во всем винить себя, и по причине не самого высокого свойства - из гордости и желания получить слишком много. Почувствовав, что чего-то не хватает, ты начинаешь угрызаться виной. А все это - одно воображение. Сейчас ведь как? Сейчас весь мир занимается тем, что исследует степень падения человека - насколько он может быть плох, - а вовсе не тем, насколько он может быть хорош и способен ли стать лучше. Ты в этом смысле отстаешь от времени, идешь не в ногу с ним, плюешь против ветра. Ты мог бы по крайней мере признать, как все плохо. Но и этого не делаешь. Кончай всю эту бодягу и возвращайся в университет.

- Наверно, я так и поступлю. Но еще не укрепился в своем решении.

- Так укрепляйся поскорее. По вечерам перед сном. Умеешь делать два дела одновременно?

Почти то же самое говорил мне Клем Тамбоу. Он уже готовился получить степень и выглядел очень солидным и взрослым - усы, сигара. Одевался он подобно журналистам из бедных газет, костюм его пах чисткой и чем-то очень мужским и холостяцким.

- Ну, большой мальчик, - сказал он мне при встрече, - вижу, что ты все такой же, каким был до отъезда.

Мы с Клемом понимали, как любим друг друга и сколько у нас общего - хорошие незлобивые парни, простые, что называется, соль земли, умеющие сочувствовать людскому горю и сами немало пережившие. Но я, по его мнению, связался с богатенькой, загулял, за что и поплатился. Вот на что намекал Клем, поскольку внешне я как раз изменился, и весьма сильно.