— Съем его, — отвечал храбрый воин. — Bourong raja — блюдо, превосходное в любое время года, а в эту пору особенно. Сейчас они питаются мускатным орехом, который, действуя на них опьяняюще, придает мясу чрезвычайно приятный аромат… Впрочем, ты сам увидишь!
— Покорно благодарю, — живо воскликнул Фрике. — Я не чувствую никакого аппетита. Я довольствуюсь куском саго, и мне будет казаться, что я сижу за столом самого римского императора.
ГЛАВА XI
— Ну, матрос, что ты об этом скажешь?
— Что мне бы очень хотелось уйти.
— Я тоже не прочь.
— Решительно, на нас все неприятности.
— Беда за бедой!
— В конце концов это становится несносным. Там, на борту «Лао-цзы», мы были заперты и обречены на голод, здесь мы окружены и, того гляди, будем съедены…
— Осаждены на высоте сорока пяти футов, на каком-то решетчатом люке в двести квадратных метров…
— И притом нечего есть!..
— А что поделывает неприятель?
— Да по-прежнему прячется, норовя пустить в нас одну из своих иголок с красными перьями.
Несмотря на темноту, Фрике тихонько подвинулся к самому краю воздушной площадки, жадно вглядываясь в темноту.
— Осторожней, матрос! Решетка широкая, а сетки внизу нет.
— Я не боюсь! Для меня это дело привычное.
— Ничего нового, да?
— Ничего. Под деревьями темно, как в колодце. Луны недостаточно, чтобы осветить всю чащу.
— А кстати, чем занимаются наши друзья-папуасы? Их что-то не слышно.
— Тем же, чем и мы: подтянули животы. Они на другом конце хижины, сидят на корточках вокруг огня, заслоненного листьями саговых пальм.
— Нет, это долго продолжаться не может, и если мы не попробуем выбраться, то придется съесть друг друга.
— А все оттого, что райские птицы завели нас так чертовски далеко.
— Да. Мы готовили их для небольшой трапезы. Что делать? Приходится покориться.
— Как жаль, что у нас не осталось дюжин двух или трех этих маленьких птичек. Теперь они были бы кстати.
— И хоть бы сотню-другую килограммов саго! Недостаток воды хоть и чувствовался бы, но ничего, можно было бы подождать.
— А при голодовке роковая развязка неизбежна.
— Ты видел, с какой отвратительной жадностью смотрели папуасы на нашего бедного Виктора?
— Тсс!.. Пусть мальчик ничего не подозревает. Но я не советовал бы им дотрагиваться до него, а не то придется отведать несколько унций свинца. У меня, к счастью, цел еще револьвер американца. Первого, кто осмелится прикоснуться к мальчугану…
— Пьер!
— Я здесь…
— Я попробую заснуть, а ты поглядывай. Нашим союзникам я доверяю так же мало, как и осаждающим. Когда твое дежурство закончится, я тебя сменю.
И Фрике, который, как и его товарищи, уже три дня успокаивал голод листьями, растянулся на рогоже.
Что же произошло с того момента, как папуасы, окончив охоту и обработав шкурки райских птиц, готовились приняться за завтрак?
А вот что.
Жаркое уже поспевало, охотники сидели на корточках — любимая их поза, даже тогда, когда есть на чем сидеть. Шла веселая беседа. Черные лица расплывались в широкую улыбку: охотники мечтали о стеклянных бусах, о топорах с разукрашенными рукоятками и особенно о многочисленных бутылках с огненной водой, которые они рассчитывали получить от малайских торговцев в обмен на шкурки райских птиц. Ни дать ни взять, как в басне «Разбитый кувшин».
Вдруг в лесу послышался шум как будто от быстрого бега. Все мигом вооружились. Шум усилился. Можно было подумать, что это бежит зверь, настигаемый охотниками. Из чащи появился человек, в котором Узинак признал своего. Несчастный едва дышал и был весь взмылен. Стараясь унять кровь, лившуюся из раны на груди, он с трудом прохрипел упавшим голосом:
— Гуни!.. Гуни!.. — так папуасы называли пиратов.
В ту же минуту он свалился с ног, как воин-марафонец. Только, увы, весть была не о победе.
Упоминание о гуни напугало охотников. Если пираты напали на деревню, то невозможно вернуться на берег. Нужно бежать подальше в лес и спрятать в безопасное место богатую добычу, доставшуюся утром.