Приключения парижанина в Океании

Европейцы охотно согласились с этим планом, обеспечивавшим им несколько дней отдыха. Основательно отдохнув, они тронулись в путь вслед за островитянами. По едва приметной тропинке пришли они, после многих поворотов, к подошве высокой горы и стали на нее подниматься. Подъем был нелегок, но зато и награда за труд была немаленькая. Помимо прелестного вида, открывшегося перед ними, наши герои могли насладиться чистым горным воздухом, жадно вдыхая его своими легкими, насыщенными болезнетворным, влажным воздухом болотистой долины. Их больше не окутывал густой, удушливый туман, сквозь который с трудом пробиваются солнечные лучи, они легко и свободно шли по склону, на котором росли роскошные кофейные деревья, свидетельствовавшие о непонятной беспечности колонистов.

Следует заметить, что португальцы, живущие в восточной части Тимора вот уже три века, до сих пор не догадались строить дома на возвышенных местах, хотя редко кто из них не болеет болотной лихорадкой. Лень до того в них въелась, что они оставляют без обработки огромную полосу плодороднейшей земли, на которой свободно растут кофейные деревья. Более того, они сами лишают себя драгоценнейшего в мире злака, существование которого в этих местах поражает путешественника. Я говорю о пшенице, которая превосходно растет здесь на низменных местах.

Фрике размышлял, глядя на небольшое поле пшеницы, тонкие, но крепкие стебли которой гнулись под тяжелым золотистым колосом.

— Ротозеи! — говорил он. — Чем грабить купеческие корабли, потворствовать контрабандистам и сажать под замок безобидных путешественников, занялись бы лучше расчисткой этих плоскогорий да посеяли бы прекрасное зерно, растущее здесь само собою! Ни сохи, ни плуга не нужно. Только доверить зерно почве — и она взрастила бы его, даже не требуя удобрения. Как вспомнишь про наших крестьян, которые целое лето трудятся, пашут, боронят, боятся то засухи, то дождя, то града, способных разом уничтожить все их труды, — как вспомнишь все это да сравнишь нашу почву со здешней, благодатной, орошаемой дождями, так невольно почувствуешь презрение к людям, оставляющим без внимания такие роскошные дары природы.

— Кривляки! — пробурчал Пьер, заключая этим энергичным, но прозаическим восклицанием длинную тираду своего друга. — Послушай, однако: хоть эта сторона и очень хороша и плодородна и все такое, но неужели мы здесь так и останемся навсегда? Я, по крайней мере, не вижу возможности вернуться на Суматру. Время незаметно уходит; чего доброго, подойдет и 1900 год, а мы все еще будем сидеть у моря и ждать погоды.

— Потерпи, Пьер, потерпи. Только одну недельку… больше я не прошу; нужно дать время забыть о нашей ночной проделке. После этого мы вернемся, тихонько осмотрим город и, главное, рейд, а там… у меня есть план. Отличный, вот увидишь.

Между тем компания, хотя и шла не спеша, с прохладцей, добрела наконец до деревушки, расположенной на середине склона. Отсюда открывался восхитительный вид на море, которое было хорошо видно во все стороны, так что ни одно судно не могло укрыться от зорких глаз наших моряков.

На восьмой день утром какое-то судно на всех парусах входило в гавань. Флага, разумеется, нельзя было узнать, но Пьер сразу понял, что это за корабль.

— Это она? — спросил Фрике.

— Да, голландская шхуна. Я узнаю ее из целого флота. Капитан, должно быть, продал свой груз и пришел сюда за припасами.

— Браво! — ответил парижанин. — Теперь мы простимся с нашими хозяевами и осторожно отправимся к берегу.

— А! Вот как! Это что-то новое.

— Ничего особенного. Только то, что завтра вечером мы едем на Суматру.

ГЛАВА XVI

Что могло показаться хвастовством со стороны Фрике. — Удачное переодевание. — Мнение кухарки о яичнице. — Корабль в море. — Заснувший вахтенный. — Корабль, взятый на абордаж двумя португальскими таможенниками, которые не были ни португальцами, ни таможенниками. — Крепкое пожатие. — Вечно смеющийся Фрике перестал смеяться, и дело выходит плохо. — Удар саблей. — Переезд на Суматру. — Небольшой переход в 25 градусов. — Вор у вора дубинку украл. — Ужасное известие.

Хотя Фрике, как чистокровный парижанин, не имел ни одного предка-гасконца, его смелое утверждение легко могло показаться невозможнейшим хвастовством. При всей своей вере в изобретательность своего друга Пьер де Галь просто опешил, услыхав слова: «Мы завтра едем на Суматру».