— Вроде того. — Он улыбнулся. — Скажу ясней: с тем меня к вам и послали.
Новая кипящая волна придала иное направление нашим мыслям. Она оказалась последней. Дымчато-серая оболочка неба, которую ветер усердно драл в клочья, расползлась, заголубели прорехи, и хотя пляска воды продолжалась, палубу больше не окатывало. Я попросил Боба перетянуть мне плечо обрывками моей рубашки, потом осмотрел его колено — на нем зияла большая рана. Я прилепил полуоторванный лоскут кожи, остановил кровь той же повязкой из рубахи, после чего Боб спокойно бросил: «Теперь я, пожалуй, помогу ребятам», — и отправился к помпе. Мне оставалось идти вниз и размышлять, потому что плечо было не в рабочем состоянии.
Шторм оставил тяжелые последствия. Треснула бизань [104]
у самого пятнерса [105] на опер-деке, искалечило несколько коров; двух переселенцев наскоро похоронили, остальные лежали полумертвые; наконец, исчезло судно с провиантом, а мы, по приблизительным подсчетам штурмана, болтались где-то в районе Азорских островов. И это бы еще ничего. Когда настало затишье, наметились контуры новой беды — перелома в настроении команды.Новые настроения — новая песня, которую почему-то принялись напевать матросы. Они пели ее всюду, от бака до княвдигеда — пели с той наглой, по-своему шикарной интонацией, в которой звучали знакомые мне нотки мести и мятежа. Песня была особенная: порядочные моряки ее не поют. К ней издавна пристало мнение, что она пиратская.
Шкипер — эй! Бросай игру —
В море парус Киллигру!
Мореходам не к добру
Встретить парус Киллигру…
Но в пении еще не было главного — начала бунта. Начало — как узел в запутавшейся леске: не сразу его усмотришь. Чудесным образом нить мятежа вилась с ахтеркастеля, из каюты капитана, и, подобно фитилю, тянулась к пороховому погребу — помещению для матросов. Осталось ее поджечь.
Это и случилось вскоре после шторма. Леди Лайнфорт вернулась от капитана утром, после сумасшедшей ночной игры, к себе в каюту. Дело было при мисс Алисе, Генри и Уриэле. Юнга только что принес нам кофе. Смеясь, леди сказала дочери:
— Где колечко с индийским изумрудом? Давай сюда, я его проиграла. И ожерелье твое, и браслеты. — Весело посмотрев на нас, она добавила: — Сейчас вы разинете рты, как акулы. Я всё проиграла. Всё.
Уриэл, утешая, сказал:
— О, вы еще отыграетесь, миледи.
— Нечем, — бойко сказала миледи. — Я продула капитану все деньги за Соулбридж — словом, всё дотла — и еще осталась должна. Я теперь нищая, как этот славный мальчик, — и она дружески хлопнула юнгу по плечу.
Вдруг она рассвирепела:
— Нечего таращиться на меня, как ошпаренные цыплята! Ну, да, мы нищие, у нас нет ни фартинга — наоборот, я еще должна какие-то там сотни фунтов! А все этот сволочной шторм. У меня плохо работает голова в шторм!
Не обращая более ни на кого внимания, она кинулась на свою постель и скоро захрапела.
— Я всегда знала, что с мамой случится что-нибудь подобное, — рассудительно заметила Алиса, прихлебывая кофе. — Она такая невезучая.
— П-пожалуй, матроса из меня не выйдет, — а, мистер Уорсингтон? — сказал Генри.
Кто сразу сник, так это именно Уриэл. Банкротство Лайнфортов не входило в его расчеты — тем более, что в них, может быть, входил брак с мисс Алисой?
Мы поговорили и разошлись, не подозревая, что по фитилю бежит огонь в образе юнги, который со всей резвостью своих молодых ног спешил к матросам передать неслыханную весть.
Когда я спустился в спардек, слух мой снова поразила пиратская песенка:
Едет, едет поутру
К судьям леди Киллигру.
Кличут трубы на заре,
Луч блестит на топоре…
Тут мне встретился Бэк, который, навострив уши, слушал песню. Остановил меня и с несвойственным ему пылом потребовал объяснения, кто такая леди Киллигру и что за подвиг она совершила.
— Уж я-то знаю леди Киллигру! — ревниво вмешалась мисс Алиса, неизвестно как появившаяся над нашими головами у трапа. — Ее портрет висел в галерее Соулбриджа. Жестокосердная крючконосая ведьма! — Презрительно фыркнув, добавила: — Это моя прабабка.
Не обратив никакого внимания на эти исторические комментарии, Бэк просил меня открыть, что означают слова баллады. Я рассказал, что фантазия англичан приписала прабабке мисс Алисы судьбу совсем другой женщины, жившей на противоположной стороне Ла-Манша. Это была не англичанка, а француженка, красавица Жанна де Бельвиль. Когда ее мужа, рыцаря Оливье де Клиссона, которого она страстно любила, казнили в Нанте — это случилось триста лет назад, — то она продала родовой замок и землю, снарядила эскадру и мстила в море правым и виноватым.
Бэк притих — в нем происходила усиленная работа мысли. Глубоко вздохнул: «Как жаль, что она не англичанка!»
— Не жалейте, — зло донеслось сверху. — Хотите — подарю медальон с ее портретом? На нем ей всего семьдесят с небольшим!