Приключения Питера Джойса

Никаких недоразумений не возникало между «отцами-пилигримами» и индейцами. Ибо все строилось на равных началах: «отцы» несли божье слово, индейцы — кукурузу, «отцы» дарили им безделушки — получали в обмен подобные же пустяки вроде земельных участков, и так оно шло и шло.

Изречения Питера Джойса

На площади горели костры. Мужчины в самых разнообразных одеждах и раскраске, укутанные длинными плащами, неподвижно сидели у огней с гордо поднятыми головами. Не слышно было говора, брани и выкриков: индейцы считают, что громкий голос нужен в бою, иногда — на охоте, в другое же время «тревожить чужие уши неприлично». Казалось, это не люди, а тотемы. Иногда кто-нибудь промолвит слово-другое, не разжимая губ, и получит такой же краткий ответ. И снова — загадочное молчание. Все гости были из чужих племен, из области Великих Озер, которые лежат где-то на северо-западе.

Утта называла их: «Народ Великих холмов», «Народ, обладающий кремнем», «Народ Грязной земли», «Гранитный народ»… От нее мы узнали, что у всех этих племен одно общее имя, но они его не признают, потому что им дали его враги. «Иринакхоу» значит «настоящие гадюки» — и, право, это наводит на серьезные размышления.

Питер собрал всех наших в кучу и вполголоса, но в очень энергичных выражениях рекомендовал впредь не разбегаться — поберечь свои скальпы. А для наглядности он велел Утте показать нам место, где эти самые скальпы хранятся. Она подвела нас к частоколу, где висело множество обручей с натянутой на них человеческой кожей и волосами самых различных оттенков, точь-в-точь как парики в мастерской цирюльника. Под ними на разостланной шкуре лежали отрубленные головы. С некоторых была содрана кожа — для порядка ее тут же выставили на обручах, — другие были обернуты в бобровые шкурки, из-за которых эти несчастные и погибли.

Бланкета стошнило. А Шоурби высказался в том смысле, что, мол. погостили, пора и домой. Но Утта-Уна возразила, что это невозможно, поскольку глухие звуки барабана уже предвещали начало табаги.

Откуда ни возьмись, появилась шеренга приплясывающих, жутко размалеванных молодых людей; они орали, размахивали копьями и топориками, всячески стараясь внушить зрителям страх и почтение. А навстречу им вылетела такая же удалая компания, одетая в звериные шкуры и с рогатыми бычьими масками на головах. Все это скопище, производя адский шум, принялось плясать, вертеться и скакать, потрясая над головами оружием и погремушками.

Когда пляски кончились, появился вождь. Он шел пешком. В длинном белом плаще и в короне из орлиных перьев Оримха имел очень величественный вид. Вождь уселся со своими приближенными, меж которыми были и женщины, и ему подали длинную трубку из зеленого камня. Воин достал ему уголек, патриарх приложил его к концу трубки, выпустил клуб дыма и передал соседу. Тот затянулся и предложил следующему, и так трубка пошла по кругу, не минуя и нас. Дым словно взорвался у меня в глотке, но Утта предупредила, что надо потерпеть.

Потом старый вождь сделал знак, что хочет говорить, и мигом воцарилась такая тишина, что стало слышно потрескивание сучьев в костре. Старец говорил медленно и внятно, очевидно стараясь, чтоб Утта успела все перевести как можно лучше. Когда она начинала переводить, вождь ласково клал ей на голову руку.

Речь шла о нашей крепости. Вождь подошел к этой теме очень осторожно, обиняком. Великий маниту рыб Мичибичи — а такие маниту, как всем известно, обитают в каждой реке — привык свободно разгуливать по своим владениям, сказал вождь. И вдруг, обходя свою реку, маниту наткнется на великолепный дом, которым ее перегородили иенгизы! Неизвестно, каково будет тогда его настроение и как оно отразится на бедных индейцах. Не лучше ли освободить ему дорогу и построить такой же прекрасный дом, но на твердой земле?

— Ге-е-гец! (Да!) — хором провозгласили все сидевшие у костра.