Приключения профессора Зворыки

— Я? Ап-чхи... Ах, чорт возьми... ап-чхи! Мне становится дурно от колбасного запаха. Не-вы-но-шу!.. Я здесь проездом. Сегодня приехал и сегодня же уезжаю. У меня до тебя дельце, хе-хе...

— Куда ж ты едешь?

— В Сибирь. Но дело не в том...

— А не знаешь ли ты штабс-капитана Авсеенку?

— Нет. Зачем он мне?

— Как зачем! — закричал немец. — Едешь в Сибирь и не знаешь капитана Авсеенки! О, mein Gott! Да я тебе рекомендательное письмо напишу.

— Да кто же он?

— Он муж моей племянницы Амалии.

— Чем он занимается?

— Он — бандит. Большие дела делает. Милейший человек.

Незнакомец улыбнулся, обнаружив редкие гнилые зубы.

— Бандит — это не плохо. Пригодится, пожалуй. Но письмо — потом. У меня, видишь ли, к тебе дело.

— Да ты, верно, голоден. Какой хочешь: краковской, чайной, полтавской?..

Немец встал, взял нож и приготовился резать колбасу.

— Нет-с. Благодарю покорно. Не употребляю. Ты бы мне кислой капусты или огурчика. Но прежде всего — дело. Где мои дневники?

— Какие дневники?

— To-есть как — какие! — страшно засуетился и заволновался незнакомец. — Ты спрашиваешь — какие дневники? Да мои дневники, дело всей моей жизни, мои записки, которые я оставил тебе, уезжая из Ленинграда.

— Да ты ничего мне не оставлял.

— Ты, верно, шутишь, Иоганн. Ха-ха-ха, я понимаю, ты шутишь. Но хватит, довольно, не надрывай моего бедного сердца.

— Да о чем ты говоришь? — спросил немец. — Уж не о той ли пачке бумаг, которую я нашел у себя на столе в день твоего отъезда?

— Вот именно. Тащи ее сюда!

— Там еще на первой странице были написаны красными чернилами какие-то слова?

— Да, да. Вот эти слова мне важнее всего. Из-за них я приехал в Ленинград. Они — ключ ко всем моим планам. Давай сюда пачку, милый друг.

— Что у тебя за дела в Сибири? — спросил медлительный колбасник.

— Взорвать... ах, что я говорю! Я еду в Сибирь продавать головные шпильки, изделия одной варшавской фирмы. Отличные шпильки! Превосходные шпильки! Может быть, ты их у меня купишь? Я тебе уступлю по знакомству. Но раньше всего неси мне мои дневники...

— Да помилуй, их нет у меня.

— Где же они?

— Я их употребил на завертку колбас. Все эти годы было так трудно с оберточной бумагой...

— О, безумец, о, негодяй, ты погубил плоды моих раздумий! Я тебе отомщу! Вся твоя колбасная, весь город, в котором ты живешь, солнце, которое светит тебе — в моих руках. Я захочу — и все погибнет, помни это. Но мне необходимы слова, написанные на первой странице моего дневника.

— Право, Аполлон, если бы я знал...

— Пошевели своими бараньими мозгами, может быть ты вспомнишь их.

— Первое слово: крест... а дальше... дальше... не помню...

— Нет, ты вспомнишь, ты вспомнишь, Иоганн, подумай только. А! ты не хочешь вспоминать! Ты взялся меня погубить! Не-ет! Я так не уйду. Я тебя заставлю вспомнить!

Он одним прыжком перелетел через стойку и, сжав кулаки, остановился перед немцем.

— Я сейчас, сейчас, Аполлон. Первое слово: крест, а второе... что-то коровье, ослиное, собачье...

— Вспомни, или убью! — сквозь зубы прошипел незнакомец.

При виде занесенных над головой кулаков, к немцу вернулась память.

— Хвост! — выговорил он.

— Хвост! Хорошо. А третье?

— Уволь, голубчик, хватит с тебя и двух... Зачем тебе эти слова?

Вспомни третье, — был ответ.

— Да как же вспомнить, коли я совершенно забыл.

— Нет, ты вспомнишь, ты не хочешь меня погубить. Ах, вот как! Я тебя заставлю!

И он схватил своего друга за горло.

— Тоже часть какого-то животного... Отпусти...

— Не отпущу, пока не вспомнишь.

— Вспомнил! — прохрипел задыхающийся немец.

Незнакомец отпустил его.

— Хобот! — пробормотал тот, жадно глотая воздух. — Фу, какой ты грубый, Аполлон...

С четвертым словом было труднее всего. Ни внушения, ни побои не помогли. Он помнил, что это какое-то неприятное насекомое, а какое — забыл.

— Пчела, может быть? Скажи, Иоганчик, пчела? — с дрожью в голосе спрашивал незнакомец.

— Нет, не пчела. Разве пчела неприятная? Пчела пользу приносит. Скорее таракан, или клоп... Нет, впрочем, и не таракан...

Незнакомец снова принялся угрожать и буйствовать, но ничего не помогало.

Последнее, пятое слово, он помнил сам. Это слово было: решетка. Но четвертое, предпоследнее, ушло из его памяти бесповоротно. Его душа наполнилась отчаянием, и он стал жаловаться:

— Мне всегда не везло, Иоганн. Я несчастный человек — таким я родился, таким я сойду в могилу. Мне никогда ничего не удается. Все обдумаю, все подготовлю, создам гениальный, грандиозный проект, и вот, проект летит к чорту по вине какого-нибудь маленького паршивого винтика. Таких замыслов, как у меня — не было и не будет. Сначала я думал стать повелителем морей. Потом повелителем суши. Теперь — повелителем жизни и смерти. Но все срывалось по вине непредвиденных пустячков. Эти пустячки всегда представлялись мне в виде пауков. Такой пустячок-паучок, маленький и плюгавый, незаметно обматывает меня липкой паутиной и начинает сосать мою кровь. И сося, растет и толстеет. Из паучка он превращается в паука, из паука в паучище... Что ты смеешься, свиная туша, тебя веселят мои несчастья?

— Нет, Аполлон, я только вспомнил...

— Что?