Приключения русского дебютанта

— Отойдите, господин Гусев, — сказал Ян. — Как я уже сказал, у меня приказ…

Гусев схватил молодого столованца за плечи, развернул его на сто восемьдесят градусов, одной рукой вцепился в пижамный воротник, а другой воткнул дуло пистолета между складок на шее Яна.

— Какой приказ?

В этот момент время для Владимира остановилось бы, если б не болтанка в желудке. Каждая пертурбация отсчитывала единицу той временной протяженности, которую ему оставалось прожить, пока Гусев не выпустит Яна из лап. Наконец водитель, парень далеко не мелкий, но выглядевший таковым на фоне раздувшейся физиономии Гусева, медленно полез рукой внутрь пижамных штанов и достал из спрятанного под ними футляра (его пальцы лишь слегка подрагивали) мобильный телефон.

— Сурок следил за вашими передвижениями. — Обычно спотыкающийся русский Яна сейчас был правильным и точным. — Честно говоря, он волнуется за безопасность Гиршкина. Если хотите, я наберу номер Сурка.

Наступила глубокая тишина, если не считать металлического щелчка: то ли поставили оружие на предохранитель, то ли изготовились к бою. Затем Гусев отпустил Яна. И быстро повернулся спиной, предоставив Владимиру довообразить выражение лица его проигравшего противника. Далее Владимир услыхал, как захлопнулась дверца машины. С десяток моторов взревели почти одновременно. Какая-то бабушка, открыв окно в доме напротив, принялась кричать ломким от сна и старости голосом, требуя тишины и угрожая опять вызвать полицию.

Лежа на заднем сиденье машины (Коэна распрямили и усадили на место штурмана), Владимир уговаривал себя забыться если не вечным сном, то по крайней мере некой его разновидностью. Не получалось. В его голове, как в центральном агентстве по отбору актеров, толпились угреватые скинхеды, истерические полицейские, бравые ребята в форме МВД и, конечно, странные советские таможенники. И тот, с запахом осетрины изо рта. Тот, что сказал когда-то матери:

— Ты еще вернешься, жидовка.

Часть VII Европеизация бояр

1. Владимир в заглавной роли Петра Первого

Вот он и вернулся.

Естественно, ему приходило в голову сбежать. Почему нет? Как-никак на его счету в Дойчебанке лежало около пятидесяти тысяч долларов комиссионных за аферу с Гарольдом Грином. Хватило бы на какое-то время, если обосноваться где-нибудь в Ванкувере. Но нет, это было бы чересчур. В том числе чересчур трусливо.

Прозорливый русский, валяясь на травке, нюхая клевер, лакомясь ягодой-малиной, знает, что в любую минуту ему на голову может свалиться История и дать пинка под зад исподтишка.

Прозорливый еврей в той же ситуации знает: История обойдется без церемоний и врежет прямо по морде.

Русскому же еврею (прозорливому или нет) ведомо, что ему достанется и от Истории, и от русского, — под зад, по морде и по любому другому месту, по которому только можно ударить. Владимир все это понимал. И позиция его была такова: Жертва, кончай валяться на травке.

На следующий день он проснулся рядом с эфирно белой спиной Морган. Грудь ее круглилась по бокам, как поднявшееся в кастрюле тесто. Его любимая представления не имела о занятных ночных приключениях своего Володечки.

Его любимая не имела представления много о чем. Ибо какие бы политические или романтические глупости ни совершала она вместе с Томашем (скорее всего, нищим молодым столованцем, от которого несет промокшими ботинками и чесноком), кто бы — крылатый лев, минотавр или грифон — ни обитал в запечатанной потайной комнате и каким бы правом на безобразия ни наделяли ее модные американские приступы страха, по большому счету, в ее мире царила тишь да гладь, если сравнивать с миром Владимира с его моральным релятивизмом и животным поклонением одному богу — Выживанию.

В некотором смысле Владимир вел с Морган ту же великую битву, что и с Фрэн, битву между интеллектуальными изысками и первейшей обязанностью беглеца оставаться в живых, битву между туманными историческими идеями (смерть Ноге!) и запутанными житейскими обстоятельствами — Гусевы с «Калашниковыми» и бритоголовые малые, курсирующие по улицам континента. Реализм Владимира, вот что отличало его от Морган в лучшую сторону, покрывало патиной трагедии, извиняло его отклонения от Нормальности и осуждало подобные отклонения у Морган.

Хороший он человек или плохой?

Что за детский вопрос.

Он не терял времени.

Через полчаса после того, как проснулся, через пять часов после того, как его чуть не убили, Владимир уже был у Сурка. Не позвонил, не постучал, просто вошел, объявился — пусть все знают, кто такой этот Гиршкин, ему не требуется ни звонить, ни стучать.