Приключения Ружемона

Я поспешил уверить их, что явился в этот стан дикарей с исключительной целью помочь им и вызволить их из беды, но что им придется терпеливо ждать того времени, когда я сумею найти удобный случай, чтобы устроить их бегство из этого племени. При этом я не скрыл от них, что мои надежды спасти их от ненавистного плена еще весьма шатки и что за успех в этом деле я в настоящее время ручаться не могу. Сказал я им все это потому, что видел, что могу стать причиной величайшего несчастья, возбудив в этих бедных жертвах ложные надежды на близкое избавление.

Мало-помалу они становились спокойнее и рассудительнее. Я поспешил утешить их, что, во всяком случае, пока я буду здесь среди этого племени, им нечего опасаться дальнейших посещений черного страшилища, внушавшего им безграничный ужас и омерзение. С этими словами я немедленно удалился в сопровождении своей верной Ямбы.

По закону туземного гостеприимства, строго воспрещалось кому бы то ни было прикасаться к предоставленным мне женам или входить с ними в какие-нибудь сношения во все время моего пребывания в стане в качестве гостя. Успокоенный на этот счет, я прямо оттуда отправился на соседние, весьма обширные болота. В этой дикой, но живописной местности, изобилующей всякого рода птицей, я вместе с Ямбой набил множество попугаев, уток и других птиц, с которых тут же содрал кожи вместе с оперением. Операцию эту над убитыми птицами мы с Ямбой проделали, имея в виду применение этих птичьих шкур, если можно так выразиться, в качестве материала для особого рода фантастических одеяний, благодаря которым мои последующие свидания с молодыми девушками были бы менее стеснительными и неловкими как для них, так и для меня. Понятно, что этот оригинальный материал я вручил своей искусной во всяких делах Ямбе, которая с помощью костяной иглы и ниток из высушенных жил кенгуру проворно изготовила своеобразные, но тем не менее весьма пригодные и соответствующие своему назначению одежды.

Не теряя ни минуты, мы снесли их бедным пленницам, дрожавшим от холода и стыда. Я сразу усмотрел одну из важнейших причин их страданий в отсутствии всякого рода одеяния и поспешил облегчить их участь как только мог. Собственное их платье, вероятно, было утеряно или уничтожено дикарями, а женщины того племени, среди которого им приходилось влачить жизнь, завидуя особому вниманию, которым их вождь и предводитель удостаивал этих белых женщин, снабжали их очень скудной пищей, а иногда и совершенно забывали о несчастных пленницах. Мало того, они из злобы не захотели даже научить их употреблению известного рода втирания, предохраняющего тело как от стужи, так и от знойных, палящих лучей солнца и мучительных укусов бесчисленных насекомых.

Все, что мне удалось узнать от бедных девушек в этот вечер, это то, что они потерпели кораблекрушение и вот уже более трех с половиной месяцев в плену у этих чернокожих. Старшая из двух барышень, кроме того, сообщила мне, что их лишили свободы за то, что они несколько раз пытались покончить жизнь самоубийством, чтобы только избавиться от своих мучителей.

При следующем нашем свидании я с удовольствием заметил, что, благодаря добрым попечениям и заботливому уходу за ними Ямбы, обе девушки выглядели гораздо лучше и здоровее, чем в первый раз, и хотя изготовленное для них Ямбой платье или, вернее, одеяние представляло собой нечто совершенно необычайное, более всего походившее на длинные мешки с отверстиями для рук и головы, тем не менее эта одежда прекрасно служила им. Правда, впоследствии эти мешки сселись самым забавным образом, что было во всяком случае неизбежно.

Снедаемый любопытством узнать кое-что о том, что делается в мире, я, понятно, стал расспрашивать молодых девушек обо всем и, между прочим, попросил их рассказать мне их собственную повесть.

Девушки немедленно удовлетворили моему любопытству. Прежде всего я узнал, что они — родные сестры, что зовут их Бланш и Гладис Роджерс, что им одной — 17, а другой- 19 лет. Обе девушки были удивительно хороши собой, но особой прелестью отличалась Гладис, с ее большими синими глазами.

Таковы были эти две девушки, печальную повесть которых я выслушал с невыразимым волнением и глубокой душевной болью. Бланш Роджерс с большой готовностью, хотя и сильным нервным возбуждением, рассказала мне свою грустную повесть, а Гладис время от времени вставляла несколько добавочных, пояснительных слов.

Вот он, этот простой и безыскусный рассказ, какой я выслушал из уст самой несчастной Бланш Роджерс. Понятно, я не могу дословно повторить здесь, на этих страницах, страшную, душераздирающую повесть, переданную мне бедной страдалицей, но, за исключением некоторых необходимых пропусков, я не изменил в ней ничего.