Приключения сестры милосердия

— Да. Санитарка. Буду в оперблоке работать. А сегодня попросили вам помочь. — Я старательно изображала глуповатую провинциалку.

— Вижу, что не сантехник. Я листы назначения оформляю.

— А почему цветными карандашами?

— Так у нас принято. Заведующий говорит, так нагляднее. — Она подняла глаза на меня и тихонько сказала — Глупость, по-моему, но ничего не сделаешь.

— А я вот поступать хочу на медицинский. В этом году провалилась, баллов не набрала, домой ехать не хочется, решила здесь поработать.

— Ну и правильно. Общагу дали?

— Да, но ненадолго, сказали до октября только.

«Версия должна быть или полностью проверяемой, или непроверяемой вообще» — я снова вспомнила любимую фразу Дениса.

Уличить меня во лжи было практически невозможно, я могла рассказать подробности поступления в медицинский институт в любой момент, даже с именами и фамилиями конкретных преподавателей, принимавших у меня вступительные экзамены.

Но других вопросов не последовало, наоборот, медсестра, полностью погрузилась в работу.

— А вы здесь давно работаете? — я старалась, чтобы мои вопросы не показались медсестре назойливыми.

— Десять лет уже. — Она явно не собиралась со мной разговаривать.

— Ну и как, вам нравится? — Я понизила голос, чтобы вопрос звучал доверительно.

— А где лучше-то? Здесь и зарплаты повыше, и общежитие дали, мы с мужем из района, так и живем с двумя детьми в малосемейке, привыкли уже. — Медсестра была явно польщена тем, что мне интересно ее мнение.

— Да, больница огромная, сложных операций, наверное, много?

— Раньше было много, а теперь стараются тяжелых больных из области по возможности не брать, дорого.

— Что дорого? — С такими обстоятельствами, как дорого лечить, я пока не сталкивалась. В нашей больнице так вопрос никогда не стоял.

— Лечение дорогое, лекарства. На одного тяжелого больного иногда месячный бюджет целого отделения за неделю уходит, вот и стараются не переводить их сюда, отказывают под разными предлогами. — Медсестра явно не осуждала свое начальство за нежелание лечить тяжелых больных.

Я не понимала, каким образом деньги всего отделения могут уйти на лечение одного больного, но продолжать эту тему не стала, чтобы не показывать свою осведомленность в тонкостях медицинского обслуживания, поэтому перевела разговор на другую тему:

— А что мне еще делать? Коридор я помыла.

— Пойди в пятую палату, там тяжелый больной, помоги там. Спроси, чем нужно помочь, там мать сидит.

Открыв дверь в пятую палату, я увидела на единственной койке в палате молодого человека. Сколько лет ему было понять сложно из-за крайней болезненной худобы. Красивый профиль, высокий лоб, кожа, похожая на пергамент. Рядом на стуле сидела женщина лет сорока в накинутом на плечи больничном халате. На тумбочке стоял стакан с водой и флакон валерьяновых капель.

— Меня прислали помочь вам. Что сделать? — я потрогала женщину за плечо.

Женщина, как будто очнувшись ото сна, перевела на меня отрешенный взгляд.

— Ничего не надо, спасибо.

— А что с ним? Извините, я новенькая. Такой молодой…

— Саркома у него. Саркома бедра. Знаешь, что такое саркома?

— Опухоль?

— Да. Он весной с велосипеда упал, ушиб ногу сильно. А через месяц нога пухнуть стала, оказывается опухоль. И растет так быстро…  — Женщина расплакалась, но быстро взяла себя в руки и полотенцем зачем-то обтерла лоб паренька. Он даже не пошевелился.

— А почему он спит?

— Боли у него сильные, наркотики вводят, вот он и спит.

— А операцию делали?

— Делали, да что толку. Опухоль огромная, даже удалять не стали.

Она опять заплакала, тихо и обреченно, как ребенок, которого обидели.

— Может, вы покушать в буфет сходите, а я с ним посижу? Только скажите мне, что делать, если он проснется.

— Спасибо, надо хотя бы чаю попить, а то с ног валюсь уже. Вы посидите, если он проснется и будет жаловаться на боль, сходите на пост, скажите, чтобы укол обезболивающий сделали. Если в туалет попросится, утка или судно под кроватью.

— Хорошо. — Она вышла, тихонько закрыв за собой дверь.

Я присела на краешек стула и внимательно начала рассматривать лежащего на кровати парня. Красивое худощавое лицо его было испорчено гримасой страдания, глубокие складки шли от носа к уголкам губ, казалось, что во рту у молодого человека что-то горькое, то, что заставляет его страдать. Красивый с горбинкой нос заострился и был словно вылеплен из воска. Не жилец, подумала я.

Таинственный переход между жизнью и смертью имеет свои признаки. Умирающий больной всегда выглядит иначе, чем пациенты, жизни которых ничто не угрожает. В медицине это называется «Маской Гиппократа» или проще гримасой страдания. Углы рта опускаются, глазные яблоки западают, дыхание становится частым и прерывистым. Иногда человек, уже подойдя к трагической черте, от которой, казалось бы, нет возврата, начинает поправляться. И сразу же меняется его внешний вид — глаза обретают ясность, лицо розовеет, гримаса страдания уходит с лица. Как правило, это происходит, когда надежда уже покинула всех, кроме больного — выживают обычно те, кто борется, цепляется за жизнь, не сдается.