Читаем Приключения сомнамбулы. Том 1 полностью

– Вряд ли кто оспорит феноменальную даровитость времени как художника! Конечно, время – художник, защищённый от критики, все его несуразицы и те – в масть! Если бы какой-нибудь зодчий наворотил нечто, сравнимое по сложности и пестроте с тем, что сотворило время, его б обязательно упекли в психушку, – прижал платок к носу, высморкался.

Медленно сложил, положил платок в карман.

– И поэтому порой мнится, что небесный куратор города Святой Пётр, городской наш ангел-хранитель, был ещё и доверенным агентом времени. Эдакий шутник-каламбурщик, он черпал, что попадалось под руку, из кладезей прошлого и будущего, весело смешивал давние идеи-формы, отчасти знакомые ему по Риму, с едва проклюнувшимися. И отчего бы небесному покровителю-шутнику не вселиться внезапно в земного зодчего, не соблазнить его рискованным соперничеством со временем? – Шанский подмигнул Соснину; продолжая с ним немой диалог, лектор благодарно ссылался на первоисточник столь вызывающего предположения.

Ну и память у Шанского, всё помнил и вспоминал в нужный момент, использовал… да, шли по каналу к Бызову, ну да, на день рождения бызовской дочки, говорили о тщете такого соперничества.

– Смотришь, смотришь на Петербург и, пофантазировав всласть, невольно воображаешь: не было постепенности, растянутости, терпеливого собирательства, а был безумный порыв одинокого художника, посягнувшего заменить многих в творении большой формы и позаимствовавшего у замысла времени помимо смелости-устремлённости ещё и кое-какие ограничительные условия – правило брандмауэра и пр. А что, не он ли, одинокий безумец, и создал этот новаторски смешавший признаки и знаки разных стилевых традиций архитектурный парафраз мировой культуры?

Впрочем, развивал Шанский свои и чужие фантазии уже в ресторане, за «Столичной» и «Бифштексом по-деревенски».

кто куда

Владилен Тимофеевич с Виталием Валентиновичем, Герберт Оскарович, которому лестное приглашение руководителей Творческого Союза помогало зализать нанесённую Шанским рану, а также пожилая дамочка с седой башней на голове, ещё кто-то из активистов, поспешили в крохотный антресольный бар: Рафа заждался гостей, да и во ртах першило.

У Шанского же накануне в котельной выдавали зарплату, он пригласил Соснина с московским теоретиком отпраздновать свой публичный успех в ресторане; путь в ресторан получился долгим.

Сначала Шанского затерзали вопросами у камина.

– Что выступает интегратором языков?

– Видение, обновлённое видение!

– Мы видим петербургский текст как постмодернистский, и всё тут? А реалисты видели петербургский текст как реалистический, символисты – как символистский?

– Ну да, ну да, а то, что реалистам или символистам мешало так, сквозь призму своего стиля, видеть, они списывали на изъяны Петербурга, на его пороки и мороки.

– А если я так не вижу? Если я так не хочу и не могу видеть?! – не удержался вклиниться, хотя торопился опрокинуть престижную рюмку, Герберт Оскарович.

– Скоро увидите! Ещё нынешнее поколение советских людей будет жить при постмодернизме! – Шанский энергично закинул за плечо шарф, – учтите, искусство моделирует жизнь, учтите, вовсе не наоборот! Как мы посмотрим из искусства на жизнь, такой она нам и представится, а время…Время всех нас обратит вскоре в постмодернистов независимо от того желаем мы этого или нет; надувшись, Герберт Оскарович окончательно водрузил на нос очки и, позорно покидая поле словесного боя, победно зашагал к потайной лестничке на антресоль.

– Не получается ли, что мы, забравшись на свой шесток, произвольно нацепляем ярлык…а потом кто-то другой срывает ярлык и…

Шиндин, поглядывая на камин, качал головой, шептал: всё записывают, всё…

– Ну да, мы даём явлению имя, ветры времени его, это имя, начинают трепать. Разве над слезоточивой прозой Карамзина мы утираем сегодня натуральные слёзы? Нет, мы просто-напросто из школьного курса знаем, что это сентиментализм. И как тут не повториться? Когда рассматриваем особнячки, ровесников «Бедной Лизы», и мысленно сглатываем умилительную слезу, то обязательно улыбаемся – до чего наивны!

– Получается, что…

– Что наши самые дерзкие допущения с течением времени для других, умствующих уже после нас, становятся общим местом! Не надо обижаться на время!

– Но тогда получается, что самое время – гениальный, неспешный, предусматривающий все свои манёвры постмодернист, ко всему наделивший нас в нужный момент нужным видением? Я правильно понял?

– Правильно! У зрелого города, как упоминалось, складывается сознание и самосознание, сознание же, если оно не маниакальное, закольцованное – заведомо полижанровая психическая субстанция и потому…

– Мы мысленно забегаем вперёд, чтобы оглядываться назад?

– Примерно так.

– Можно ли назвать главные признаки?

– Я не настолько далеко забежал вперёд, чтобы, загибая пальцы, перечислить…

– А правильно ли я понял, что постмодернистский текст прежде всего рассказывает о себе самом, о своей форме?

– Да, именно так…и, – Шанский, осушив нос, добавил, – рассказывает, как подпольный парадоксалист, сам себя перебивая, рассказывает…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза