Приключения техасского натуралиста

Стой тихо,
Вслушайся теперь
В каскады серебра, бегущие по склону
Из горла птички маленькой
в ночи.

Пой громко,

Серый пересмешник, пой!
Брось к звездам серебро —
И песнею своей ночную тень
Пронзи!

В последний раз,

Укрывшись под листвой,
Ты, темный менестрель сердец,
Воспой еще раз летнюю
мечту.

Нет, не припомню, чтобы пересмешник вставлял свою тихую песню о «летней мечте» средь звонких песен до спаривания и в период совместной жизни с подругой.

До спаривания, весной, или после спаривания, даже если по какой-либо причине он теряет свою подругу, его пение становится все более интенсивным. Он извергает целый поток звуков, поднимаясь на дерево все выше и выше, пока не достигнет самой высокой веточки самого высокого дерева, с которой он время от времени взлетает вверх, к зениту, на пять — семь метров в высоту, продолжая петь и во время подъема и во время спуска. Это громкая, призывная песня. Кое-кто считает, что, потеряв подругу, он выкликивает другую самочку. Я наблюдал именно такой случай и могу заметить: мгновенно обретя новую подружку вместо прежней, сцапанной котом, он сейчас же утратил все признаки расстройства…

Конечно, приписывание животным человеческих эмоций — вещь антинаучная. Однако великому поэту это конечно же позволено: поэзия имеет право брать за основу мифы. Соловей, поющий для розы, — миф, позволяющий поэту смягчить истину, прикрыть ее суровость. Уитмену хочется поверить, что чудесное пение действительно облегчает боль в сердце певца, уменьшает жар его страсти. Научные же факты — лишь паперть перед входом в алтарь поэтической души.

«Шепот», «едва уловимая нота», о которой говорит Уитмен, характерны для пересмешника после линьки, в тихие и холодные, но солнечные осенние дни. Именно тогда, устроившись на низких ветвях, он будто напевает что-то под сурдинку, уже никого ни о чем не умоляя, но лишь вспоминая и размышляя. Это воспоминание о «летней мечте». По тональности оно совпадает с осенней задумчивостью, тишиной, дымкой и падающими листьями.

Часто тихая песня исходит от молодой птицы, еще только осваивающей искусство пения, поскольку молодой пересмешник не рискует ломать свой голос, как делает это иволга, или двухлетняя танагра, или молоденький петушок. Молодой пересмешник поначалу берет ноты осторожно, позволяя голосу развиваться естественно, его песня зреет постепенно.

Следует отметить, что в поэме «Из колыбели, вечно баюкавшей», большую часть которой занимает песнь пересмешника, нет ни намека на то, что он хоть что-то заимствует у других птиц: его песня считается оригинальной с начала до конца. Даже странно, что слух поэта не улавливает в пении пересмешника подражания другим певцам или насмешку над ними. Ведь это слышат даже те, кто отнюдь не обладает поэтическим слухом. Более того, эту птицу издревле называли именем, отражающим ее способность к подражанию. Даже научное название означает буквально «подражатель многоголосый». Правда, Линней назвал ее так, основываясь на слухах. Уитмен слушал эту перелетную птицу в Нью-Йорке долго и внимательно; живя в местах ее обитания, он, несомненно, слышал много поющих пересмешников. Но такой важной их особенности почему-то не уловил.

Глава восемнадцатая Подражает ли пересмешник?

Насмехается ли североамериканский пересмешник над другими птицами? Общественного опроса, конечно, не проводилось, но думаю, что девяносто пять процентов живущих в местах обитания пересмешника считают, что он действительно умеет передразнивать. Есть компромиссная точка зрения: к подражанию способны лишь отдельные особи, большинство же обладает совершенно оригинальным репертуаром. Я вхожу в те неполные пять процентов населения, которые убеждены, что пересмешник никакой не подражатель.

Впечатления, в основе которых лежит работа органов чувств, как известно, ненадежны. Свидетельства на суде часто демонстрируют, что не бывает двух свидетелей, видевших и слышавших одно и то же совершенно одинаково, и лабораторные исследования подтверждают это. Информация из окружающего объективного мира приходит к нам, обросшая нашими предрассудками и предубеждениями, окрашенная предположениями, запутанная ассоциациями и воспоминаниями.