Приключения троих русских и троих англичан. Плавающий город. Священник в 1839 году: [романы]

Собственно, это нельзя было назвать комнатой в прямом смысле слова. Скорее пещера, вертеп[432] в десять квадратных футов[433]. Кровать, стол, стул, скамья, маленький сундучок — и все. Никак не скажешь, что помещение оборудовано по высшему разряду'. Нищета, настоящая нищета. Но внимательный глаз заметил бы, что в комнате нет ничего лишнего и случайного: другая кровать, например, или другой сундучок смотрелись бы здесь нелепо. Безусловно, обитатели логова могли бы обзавестись чем-нибудь более удобным и комфортным. Но, уверяю вас, они об этом даже не думали, ибо не замечали убожества ставшей для них привычной обстановки. Голые стены лишь кое-где украшались кабалистическими знаками[434]. Повсюду, на камине и на подоконниках, валялись колдовские книги и рукописи. В углах — печи, причудливые, несуразные. Все сделаны из стекла, со множеством изогнутых трубок, напоминавших огромных извивающихся змей.

В этой клетке, в этой коробке был такой спертый воздух, что при первом же вздохе сердце ваше сжалось бы, как оно сжимается, когда выходишь на улицу в лютую стужу. И нельзя сказать, что здесь уж как-то особенно страшно и жутко, но стоило оглянуться вокруг, и неясное зыбкое чувство неуверенности начинало волновать душу. К этому чувству невозможно привыкнуть. Ведь нельзя же привыкнуть к тому, что вас сжигают заживо…

Мордом, возможно, ощущал это меньше остальных. Преступник с каменным сердцем, бесчувственный, безжалостный, дошедший до края, он никогда уже не смог бы вернуться к нормальной жизни. Этот человек был либо беспричинно весел, либо зол и сумрачен, никогда ни о чем не задумывался, кроме как о следующем преступлении. Он или пил, или убивал. Перерезать кому-нибудь глотку для него все равно, что для мясника забить свинью. О чем тут думать?.. Мордом не строил планов, не составлял сложных комбинаций, словом, не забивал голову всякой чепухой. Совершал преступления просто от нечего делать. Его самой любимой игрушкой был кинжал.

Отъявленный головорез умел хладнокровно и точно исполнять все, что приказывали.

Иное дело — Пьер. Для своих лет (а выглядел он на 25–30, не больше) Пьер был неплохо образован, много размышлял и всегда оставался серьезен. У него еще не выработалась привычка к преступлению, но желание, страсть к нему уже томила его сердце. Молодой человек не любил суеты и вообще какого-либо движения, он часто замирал где-нибудь в темном уголке, напоминая каменное изваяние. Только в глубине глаз сверкал огонь.

Пьер бывал неловок и несуразен, сумрачен и угрюм, но при необходимости умел скрывать свои истинные чувства и настроения. Порой даже казалось, что это тело без души. Но в другой раз он вдруг оживал, огонь, прятавшийся в уголках глаз, вырывался наружу, и тогда Пьер преображался. Он не был импульсивен[435], и возбуждение нарастало постепенно, как бы накапливая силы, поначалу незаметно, исподволь. Никто и не подозревал, какая буря могла разразиться в следующую секунду.

Пьера снедали страсти. Однажды открыв им сердце, он уже не мог, да и не хотел с ними бороться. Точно заядлый игрок, увязал все глубже и невозвратнее, видя, как гибнут надежды и как проходит жизнь… Все рушилось, а он лишь взирал на это со стороны.

Где же брал он силы? Не знаю: последуем за ходом событий, быть может, придет час, который все объяснит.

Старая Абракса — натура не из простых. Она без труда переходила от гнева к благодушию, от смятения к радости, от ощущения тщеты и безнадежности к веселью и буйству, от фантастики к реальности. Эта, с виду тщедушная, старушонка на самом деле была настоящим монстром и могла с высоко поднятой головой пройти по трупам.

Абракса и Мордом составляли прекрасную парочку, тем более что знали они друг друга с незапамятных времен и, как люди, успевшие вместе состариться, чувствовали и думали одинаково.

Для натур праведных, справедливых и умеренных в своих желаниях спокойствие, согласие и трезвый расчет — жизненная необходимость и основа мировоззрения. В любви, справедливости, истине они видят единственную цель существования. И нет иной возможности достичь этой цели, как только пройти путь, отведенный тебе Богом, усыпан ли он розами или усеян терниями, прям ли или извилист, его нужно пройти, шаг за шагом, день за днем. Окольных дорог нет. Надо идти вперед. Люди, избравшие поводырем своим благонравие, так и поступают.

Избравшему же целью своей порок дано множество путей. Что ожидает его на каждом из них, предвидеть нельзя, но точно известно, к чему придет такой человек — козлу. Одни, и таких великое множество, уже нашли свою смерть. Другие проводят жизнь в разврате и предательстве — их тоже немало. Всяк по-своему приходит к греху. Несчастному кажется порой, что зло у него в услужении, как хочет, так и повернет судьбу — свою ли, чужую ли. Но зло захватывает душу и помыслы; бедняга ходит по лезвию ножа, балансируя волнующим воображение «все могу», но на самом деле не он правит бал. Зло ведет его за собой, и ему уже никогда не свернуть с выбранного пути.