Приключения троих русских и троих англичан. Плавающий город. Священник в 1839 году: [романы]

Похоже, известные писатели специально оставляют иные свои сочинения незавершенными, чтобы потомки в этих литературных осколках отыскивали какие-то сведения о самом авторе, о его пристрастиях и увлечениях, взглядах на жизнь и окружающий мир. Во всяком случае, подобная мысль не раз появляется при чтении впервые публикуемой на русском языке юношеской рукописи Ж. Верна «Священник в 1839 году». После нескольких лет увлечения поэзией — увлечения в общем-то не слишком успешного — будущая знаменитость впервые обращается к прозе. Мы знаем любимые книги маленького Жюля — «Робинзон Крузо» Д. Дефо и «Швейцарский робинзон» И. Висса. Мы знаем, что потом он с увлечением читал романы В. Скотта. Мы знаем, что, приехав в 1848 году в Париж для поступления в Школу правоведения, юноша буквально накинулся на «Божественную комедию» Данте Алигьери и «Потерянный рай» апглийского классика Дж. Мильтона, «Пармскую обитель» Стендаля и «Графа Монте-Кристо» А. Дюма, «Собор Парижской Богоматери» В. Гюго и «Парижские тайны» 9. Сю, легенды о докторе Фаусте и «черные» (или «готические») романы Анны Радклиф. Влияние этих произведений в рукописи заметно, но вместе с тем нельзя не ощутить, что начинающий автор уже ищет свой собственный путь в литературе. Несколько позже он так выразит свое творческое кредо: «В жизни нет ни одного факта, ни одного события, которое не послужило бы поводом для нравственных размышлений; вот что надо хорошенько отмстить и применять на практике» (письмо от 4 марта 1853 года). Юноша уже давно руководствовался этим правилом, о чем неоспоримо свидетельствуют страницы рукописи его первого значительного произведения. Например, описывая тщедушную старуху Абраксу, истинное чудовище, двадцатилетний Верн решается на сложное для его возраста обобщение:

«Для натур праведных, справедливых и умеренных в своих желаниях спокойствие, согласие и трезвый расчет — жизненная необходимость и основа мировоззрения. В любви, справедливости, истине они видят единственную цель существования. И нет иной возможности достичь этой цели, как только пройти путь, отведенный тебе Богом, усыпан ли он розами или усеян терниями, прям ли или извилист, его нужно пройти, шаг за шагом, день за днем. Окольных дорог нет. Надо идти вперед. Люди, избравшие поводырем своим благонравие, так и поступают.

Избравшему же целью своей порок дано множество путей. Что ожидает его на каждом из них, предвидеть нельзя, но точно известно, к чему придет такой человек — ко злу».

В рукописи есть немало точных наблюдений и метких образных сравнений: например, Душа молодого философа сравнивается с механизмом незаводящихся часов; лихорадочные мысли напоминают воду, готовую вот-вот закипеть и превратиться в пар; злоба, сверкающая в глазах убийцы Мордома, уподобляется лаве, которая в следующую секунду выльется из кратера вулкана...

Конечно, анализировать произведение, написанное где-то до середины, трудно. Да и вряд ли нужно. Читателю стоит только подсказать, что уже здесь, в тексте раннего сочинения, Жюль Верн находит некоторые идеи и образы, которые впоследствии разовьет в романах зрелого периода творчества[526]. Так, отверженный священник как бы открывает длинную галерею образов полубезумцев — ученых, претендующих на господство над миром, таких, как Робур или Тома Рок. Молодой человек уже находит в себе силы предупредить об опасности таких притязаний. Не раз впоследствии в верновских сочинениях будут обсуждаться вопросы о религиозных и научных знаниях, о демонизме и оккультизме, о колдовстве и тайных заклинаниях («Двадцать тысяч лье под водой», «Тайна Вильгельма Шторица», «Замок в Карпатах» и другие). Разгадка Абраксой пророчества на алфавитной доске дает начало целой серии зашифрованных или деформировавшихся от времени посланий, которые станут основой многих увлекательных романов Ж. Верна («Дети капитана Гранта», «Путешествие к центру Земли», «Жангада», «Матиас Шандор»...) Стоит напомнить читателю, что сцена гадания Абраксы написана еще до знакомства молодого сочинителя с новеллой 9. По «Золотой жук» (необыкновенный интерес французского фантаста к криптограммам всякого рода обычно связывают с сильным влиянием на него гениального американца).

Но не только литературными связями интересна рукопись романа. Здесь начинающий автор, пожалуй, как нигде открыто выражает собственные настроения и чувства.