Приключения троих русских и троих англичан. Плавающий город. Священник в 1839 году: [романы]

— Да, мы его покинули всего три недели назад,— пояснил Фабиан.— Там мы, как могли, исполняли долг, вели лагерную жизнь офицера Индийской армии, когда больше охотишься, чем воюешь. Стоящий перед вами капитан Арчибальд не кто иной, как великий истребитель тигров. Это человек, который наводит ужас на обитателей джунглей. К тому же, поскольку мы холостяки, нас одолела зависть, и вот мы решили на время вставить в покое бедных хищников полуострова Индостан и отправиться подышать молекулами европейского воздуха. Мы получили годичный отпуск и тотчас же, проплыв Красным морем через Суэц во Францию, со скоростью экспресса прибыли в нашу старую добрую Англию.

— В нашу старую добрую Англию! — повторил капитан Корсикэн.— Фабиан, ее больше не существует. Мы плывем на английском корабле, но его фрахтует французская компания, а везет он нас в Америку. Над нашими головами полощутся три различных флага, и под ногами у нас, таким образом, франко-англо-американская почва.

— Не все ли равно? — заметил Фабиан, но на лице его на миг появилось выражение тоски.— Какая важность, где пройдет наш отпуск! Нам нужна перемена мест. Такова жизнь. Так прекрасно забыть прошедшее и познать настоящее в смене обстановки! Через несколько дней я окажусь в Нью-Йорке и обниму сестру и ее детей, которых не видел столько лет. А потом мы поедем на Великие озера[298] спустимся по Миссисипи до Нового Орлеана. Устроим охоту с загонщиками на Амазонке. Из Америки отправимся в Африку, где львы и слоны устроят нам встречу у мыса Доброй Надежды, чтобы отпраздновать прибытие капитана Корсикана. И уже оттуда мы поедем навязывать сипаям[299] волю метрдполии.

Фабиан сыпал нервной скороговоркой, и грудь его вздымалась. Ясно, что в его жизни произошло несчастье, мне неведомое и старательно скрываемое в письмах. Мне показалось, что Арчибальд Корсикэн посвящен в его обстоятельства. Будучи на несколько лет старше, он выглядел как старший брат Мак-Элвина, этот огромный английский капитан.

Тут наша беседа прервалась. Зазвучал горн. Это стюард, надув щеки, за четверть часа предупреждал о ленче, который должен был начаться в половине первого. К вящему удовольствию пассажиров, этот сиплый звук раздавался четыре раза в день приглашая в полдевятого на завтрак, в полпервого — на ленч, в четыре часа — на обед и в половине восьмого — на чай. Длинные прогулочные палубы мгновенно опустели, и тут же обитатели корабля оказались в просторных салонах. Там же, за одним столом устроились и мы с Фабианом и капитаном Корсикэном.

В каждом из ресторанных залов стояло четыре ряда столиков. На каждом из них стаканы и бутылки устанавливались в металлических держателях, благодаря чему во время качки они сохраняли неподвижность и вертикальное положение. На пароходе никоим образом не ощущалось волнение моря. Путешественники — мужчины, женщины и дети — могли без опаски садиться за стол. Суетились многочисленные стюарды, изысканные кушания сменяли друг друга. По просьбе публики за отдельную плату подавались вина, ликеры и эль[300]. Среди прочих особым пристрастием к шампанскому отличались калифорнийцы. Среди них была путешествовавшая вместе с мужем, пожилым таможенником, разбогатевшая владелица прачечных в Сан-Франциско, пившая «Клико»[301] по три доллара за бутылку. Две или три юных мисс, хрупкие и бледные, расправлялись с кровавым бифштексом. Долговязые миссис с лицами цвета слоновой кости поглощали из изящных стаканчиков яйца всмятку. Остальные уплетали поданные на десерт пироги с ревенем и сельдереем. Все ели с увлечением. Всем казалось, что они находятся в ресторане на свежем воздухе на бульваре в Париже, а не в открытом океане.

По окончании ленча люди вновь набились в палубные надстройки. Знакомые приветствовали друг друга, встречаясь, как на прогулке в Гайд-парке[302]. Дети веселились, бегали, пускали воздушные шары, играли в серсо, как будто копошились в песочницах Тюильри[303]. Гувернантки и няни следили за детьми. Большинство прогуливавшихся курили. Дамы садились на складные стульчики и занимались рукоделием, читали или собирались случайными группами. Крупные, пузатые американцы устраивались в креслах-качалках. Появлялись и пропадали из вида судовые офицеры: одни шли нести вахту на мостике и наблюдать за компасом, другие отвечали на вопросы пассажиров, даже смешные. На фоне порывов ветра доносились звуки органа из кормового салона и аккорды двух или трех фортепьяно фирмы «Плейель», тщетно пытавшихся состязаться друг с другом в нижних салонах.

В три часа раздались громкие крики «Ура!». Пассажиры бросились на нос. «Грейт-Истерн» находился в двух кабельтовых от пакетбота, нагоняя его метр за метром. Им оказалась «Пропонтида», выполнявшая рейс в Нью-Йорк,— она салютовала проходящему мимо морскому гиганту, который ответил на ее приветствие.