Приключения в приличном обществе (СИ)

- Лечат. Надеются вскорости воскресить. Из постели уже выписали и разрешили гулять. Только зачем ему это? Передвигаться все равно он не может, а только лежать. Нет, этого делать не стоит, - сказал Маргулис, увидев, что я тронул Кузьму за плечо. - Даже если вам и удастся его растолкать, вы разбудите в нем идиота.

- Как же он выполняет задачи, если беспробудно спит?

- Почему беспробудно? Бывают проблески. А у вас что, есть какие-то проблемы?

- Мне б пистолет, - сказал я неожиданно для себя, хотя за минуту до этого о пистолете не помышлял.

- Мне бы тоже, - вздохнул Маргулис.

Проходя мимо туалета и почувствовав легкий позыв, я занял очередь. Маргулис, погруженный в собственные мысли, машинально пристроился рядом. Очередников было немного, человек восемь всего, но я уже знал из опыта, что даже при таком незначительном числе желающих, ожидание может затянуться на час.

Из туалета, пряча глаза и выглядя изнуренным, выскользнул взлохмаченный молодой человек. Очередной занял его место.

- Вы, извините, не ревизор? - обратился ко мне полнолицый пациент, с мясистыми губами и носом.

- Нет. А что? - спросил я.

- Мы недавно эту пьесу Гоголя ставили. Я режиссер. Перепетунов.- Он хихикнул и потер руки. Подал одну мне. - Бухгалтера нашего заведения до сих пор найти не могут. - И он захохотал уже во все горло, восхищенный волшебной силой искусства.

Пожилой господин с бесстрастным лицом, в котором я сразу заподозрил философа, ибо его голова, раздутая раздумьем, была непропорционально велика и весьма волосата, бесстрастно рассуждал о следующем.

- Плох тот ученик, который не придушит своего учителя, - говорил он, опираясь о плечо, по-видимому, ученика, стоявшего потупившись и лишь изредка вскидывавшего на учителя ясный взор. - Только не поймите буквально. Не перетряхнет его учение, вот что я имею в виду. Не превзойдет его. Не придет, в конце концов, к его отрицанию, или к его же учению, но через отрицание. Или через предательство, как Иуда, - заключил философ и с ненавистью рванул ученика за волосы.

Я подумал, что неплохо бы этого ученого человека спросить об эмпатии. Обождав, пока бесстрастие не вернется к нему.

- Смысл человеческого существования, молодой человек, познание, - сказал мне на это учитель. - А познание не мыслимо без отождествления объекта с субъектом. И поскольку познание бесконечно, то отождествление будет углубляться, становиться более полным, и в будущем - это очевидно - будет усвоена манера полного перевоплощения в объект. Это я и назову эмпатией.

- Но вы уверены? - спросил я, получив столь неожиданное, но приемлемое для меня толкование.

- Век свободы воли не видать, - поклялся философ.

Из туалета доносилось беспорядочное бормотание.

- Он там что, с диареей ведет диалог?

Раздался вопль.

- Это наш Гребенюк, - сказал режиссер. - Хлестаков и первый любовник.

- Репетирует?

- Геморрой у него, - объяснил режиссер сочувственно. - Для него срать и страдать - одно и то же.

Я знал, что геморрой в этой клинике - за неумением и неимением средств - вообще не лечат врачи, а предлагают относиться к нему с юмором.

Лицо режиссера само исказилось страданием.

- А что вы о сострадании скажете? - спросил я, тронув философа, который уже отвернулся, за зеленый хитон. Но тот, с негодованием на меня взглянув, отошел, опираясь на ученика, прочь. Он мне напомнил пожилого ежа, которому остригли иглы, но который все же топорщится и шипит, не подозревая о том, что лишен колючек и ежового вида. Внешне же походил на хиппи или расстригу своей спутанной бородой и волосами.

- Сострадание? - очнулся от своих мыслей Маргулис. Он все это время пребывал в задумчивости и от нечего делать ходил конем.

Сострадание - это страсть, господа. Не жалкое сочувствие анонимному ближнему, мясо которого во весь телеэкран демонстрирует нам оператор после взрыва в метро, а сострадание в собственном соку, телепатия тепла из тела в тело. Едва выносимая жалость к нам, смертным, да что там - мертвым, считай, ввиду краткости нашего пребывания на этой земле. Ах, господа. Маргулису я не сказал, но вам скажу: мне теперь бывает нестерпимо жаль отверженных женщин, поверженных мужчин, а детей и стариков жалко всех независимо от степени их занудства.

Эту жалость в себе я в период совместного нашего с Евой существования впервые открыл. Раньше во мне ее не было. А теперь накатывает.

- Сострадание ослабляет? - переспросил Маргулис. - Неправда. И даже наоборот, может возбуждать справедливый гнев. Столько гнева, что на истребление небольшого народца хватит. - Вероятно, белых имел в виду.

Я был ни добр, ни зол. В меру упитан. Иногда хитер. Был ни холоден, ни горяч. Порой человеком редкого бездушия себя проявлял. Ронял, бывало, слезинку, теряя близких. Я страдаю - какое мне дело до страданий других? Никакого понятия не имел о сочувствии сущему. Сочувствовать, граждане - соучаствовать в вашей беде. Сострадать - брать на себя часть вашей ноши.

- Эмпатия, мой маркиз, это способность радоваться чужому успеху, - сказал мой Маргулис. - Психологически это труднее, чем сострадать.