Приключения в стране львов

— Мой пошел с Бабато… Бабато большой генерал.

Негры постоянно коверкают иностранные слова и в особенности имена собственные.

— Правда, мой жандарм выдающийся военный и притом глубокий теоретик.

— Великий вождь муше Адли не приехал?

— Нет. Он выезжает только в случаях особой важности.

Про сломанную ногу парижанин не нашел нужным сообщать негру.

— Впрочем, — прибавил он, — довольно будет и одного Барбантона. Не правда ли, генерал?

— Разумеется, — отвечал жандармский унтер, польщенный отзывом об его военных способностях. — К тому же главное сделано.

— Действительно, я ожидал, что застану вас сражающимися, а вы тут преспокойно благодушествуете, спихнувши прежнего правителя с трона. Очень рад за Сунгойю; ведь это наш бывший служащий, выражаясь деликатно, а теперь — глядите-ка! — какая важная персона.

А в сторону парижанин прибавил:

— Вот бы напомнить, как он стащил у генеральской супруги медальон-фетиш. Но нет! Молчание! Барбантон не желает слушать… Странная, однако, бывает судьба: товарищ мой попадает в генералы, а лотерейный билет его жены превращается в талисман для негра-претендента и обеспечивает ему успех в государственном перевороте. Тут есть над чем пофилософствовать. Но — молчание, молчание!

— Это произошло очень просто, — продолжал Барбантон, видя, что Фрикэ молчит. — Когда мы плыли в пироге, Сунгойю всюду узнавали и провозглашали королем. Тут и я отчасти содействовал. Дело в том, что Сунгойя проведал, что в чемодане у меня прежний мундир, и заставил меня надеть его. Мундир — великое дело не только у нас во Франции, но даже здесь. Обаяние его колоссально. К нам отовсюду стали стекаться люди. Число приверженцев росло как снежный ком.

— Снежный ком и — негры. Хорошенькое сопоставление. Мне нравится.

— Так говорится. Одним словом, у нас собралось такое большое войско, что мы без единого выстрела вступили в столицу.

— Значит, дело сделано, и вам незачем больше здесь оставаться.

— Напротив, у нас еще очень много дел впереди. Мы, в сущности, находимся в осаде, хотя этого и не видно. Каждый час следует ждать нападения. Вот почему я и обнес все дома забором, а солдат ежедневно обучаю военным приемам. Мало победить, надобно упрочить победу.

— Это так, — подтвердил СуНгойя.

С французским языком он, покуда жил в нашей колонии, освоился настолько, что сносно понимал, о чем идет речь, хотя сам говорил с трудом.

— Хорошо. А что потом?

— Потом? Ну, мы будем покоиться на лаврах, будем охотиться, кататься в лодке, а когда кончится желтая лихорадка, вернемя на яхту… Полагаю, что на сегодня аудиенция закончена. Мы посидели на диване у его величества и, следовательно, сделались сановниками первого класса. Формальность немаловажная: нам все теперь будут повиноваться.

— Значит, я тоже вошел в состав здешнего правительства?

— Без сомнения, мой дорогой! Теперь у нас с вами полное равенство в смысле государственного статуса здесь.

— Причем никаких служебных столкновений у меня с вами быть не может, за это я ручаюсь. В военном отношении я охотно вам подчинюсь и буду все ваши приказания исполнять толково и аккуратно, не только за страх, но и за совесть. — Фрикэ все время говорил в шутливом тоне. — Однако мне бы хотелось отсюда уйти. Здесь козлом пахнет.

— Простимся и пойдем ко мне в хижину. Она рядом, дверь в дверь. У входа тоже стоит часовой.

— Надеюсь, теперь их будет два, хотя бы для того, чтобы не позволять любопытным копаться в моих вещах… Идем, стало быть? До свиданья, Сунгойя, до свиданья, милейший монарх. До скорого!

Уже третью неделю Фрикэ жил в туземном поселке. О неприятеле ничего не было слышно, но его присутствие чувствовалось.

Высылаемые ежедневно разведчики доносили всякий раз о встречах с подозрительными личностями. Не будь при нем двух белых, Сунгойя уже имел бы хорошую стычку со своим соперником.

Это военное перемирие, а точнее осадное положение вблизи невидимого врага, изводили пуще открытой войны. В особенности мучился Фрикэ.

Барбантон был невозмутим и уговаривал парижанина запастись терпением. Тот неизменно отвечал, что он и так уже слишком долго терпит.

Старый унтер все больше и больше входил в свою роль и принимал наполеоновские позы: то целыми часами держал руку просунутой между пуговицами мундира на груди, то упирался ею в бок, как император на старинной бронзовой колонне.

Во время ученья он то окидывал солдат орлиным взглядом, то пронизывал их взором насквозь. Давно уже он не был так счастлив. Понятно, что жалобы и ворчание парижанина были ему неприятны, потому что омрачали его радужное настроение.

Впрочем, надобно сказать справедливости ради, что он очень много сделал для усиления обороны.

Он научил негров не класть в ружье порох целыми горстями, так как ружье от этого только портится и даже может разорваться, не причинив при этом неприятелю ни малейшего вреда. Пули они стали употреблять свинцовые, а не железные и чугунные, вследствие чего стрельба сделалась гораздо действеннее.